ФБ-2016. Fandom Antiquity. Последний бой

[КаМея]

Название: Последний бой
Автор: КаМея
Бета:  Katenike
Размер: мини, 2434 слова
Пейринг/Персонажи: Букефал, Хармид/Мерион (ОМП), Александр, Аристотель, Гефестион
Категория: джен
Жанр: драма, ангст, экшн
Рейтинг: R – NC-17
Краткое содержание: Продолжение фика “Первый бой”. Что случилось с первым хозяином Букефала.
Примечание/Предупреждения: Графичные батальные сцены, смерть основных персонажей.

– Учитель, – Александр ловко сбивает прутом маковые головки, – зачем басилевсу знать бесполезные сорняки?

– Затем, что они могут повредить полезным растениям, – терпеливо, как всегда, поясняет Аристотель. – Думаю, не нужно объяснять, что такое неурожай?

– Выходит, их нужно знать, как воин знает врагов?

– Как на войне вчерашний враг может стать союзником, и наоборот, так и здесь. Для чего используется отвар из маковых головок, – Аристотель указывает на цветы зонтом (я не раз замечал, как люди боятся солнца – должно быть, оно обжигает их безволосую кожу), – ты, конечно, знаешь?

– Для облегчения боли.

– Вот видишь, этот сорняк необходим воинам. И многие другие растения обладают лекарственными свойствами… – И Аристотель пускается в длинные рассуждения о пользе и вреде тех или иных растений. Мальчики с удивлением слушают, какой силой может обладать невзрачная с виду травка. Я тоже удивлён: неужели многоумных людей нужно учить, какую траву можно есть, а какую нет? В нас, лошадей, это знание вложила сама природа.

Продолжая рассказ, учитель, окружённый мальчиками, подходит туда, где пасусь я и лошади товарищей Александра. Мы подбегаем к хозяевам получить свою порцию ласк. Аристотель задумчиво смотрит на меня и спрашивает:

– Твой конь ведь уже немолод?

– Да, мы с ним ровесники.

– Стало быть, он закалённый боец и многое повидал… Помнишь, как в «Илиаде» Гера наделила Ксанфа даром речи?

– Конечно, учитель!

Из-под ярма Ахиллесу ответствовал конь резвоногий
Ксанф, головою поникнув бессмертною; длинная грива,
Из-под яремной подушки спустившись, касалась дороги.
Голос вложила в него человеческий Гера богиня.
"Сын могучий Пелид, тебя еще нынче спасём мы.
Но приближается день твой последний. Не мы в этом оба
Будем повинны, а бог лишь великий с могучей судьбою.
И не медлительность наша виною была, и не леность,
Если похитили с тела Патрокла доспех твой троянцы.
Бог, меж всех наилучший, рождённый Лето пышнокудрой,
Сбил его в первых рядах и Гектору славу доставил.
Хоть бы бежать наравне мы с дыханием стали Зефира,
Ветра, быстрее которого нет, говорят, – но и сам ты
Должен от мощного бога и смертного мужа погибнуть!"

– А теперь подумай, что мог бы сказать твой Букефал, если бы боги явили ему такую милость. Это будет твоим заданием по риторике на сегодня.

***

– Что бы ты мог рассказать? – спрашивает Александр, почёсывая мне шею. – Ты верно служил хозяину в боях, – он задумчиво проводит пальцем по моим рубцам, особенно заметным в короткой летней шерсти. – Почему тебя продали Филонику? Твой хозяин состарился? Стал негоден к военной службе из-за раны или болезни? Или он умер?

Я киваю. На самом деле, мне просто приятно почёсывание – у нас нет жестов согласия или отрицания, как у людей. Но люди склонны наделять нас, животных, своими свойствами, повадками и привычками; мало того, они даже думают, что наше поведение выражает волю богов. Александр не исключение.

– Как это случилось? Он погиб в бою? Предчувствовал ли ты его гибель, как Ксанф – гибель Ахиллеса?

Нет.

Помнится, я говорил уже, что мы, животные, живём только настоящим, природа милостиво избавила нас от тревог о будущем. Впрочем, так ли уж милостиво – не умея предвидеть беду, мы не способны и предотвратить её, и тем сильнее оказывается удар, которого не ожидаешь.

…Это даже не был бой. Дозор из нескольких варваров, догнавший Мериона и Хармида на лесной дороге. Я и Белохвостый почуяли врага первыми, но когда хозяева заметили наше беспокойство, было уже поздно. Всадники пронеслись мимо нас, как тени; Мерион успел только наспех полоснуть одного мечом, но варвар удержался на лошади. Пришпорив меня, хозяин бросился вдогонку, хоть это и было почти безнадёжное дело: кони вроде меня и Белохвостого, крупные и тяжёлые, были созданы для боя, а не для бега и уступали в быстроте проворным варварским лошадкам. Тем не менее, он погнался за врагом, когда сзади раздался отчаянный крик Хармида: «Помоги!»

Мерион круто осадил меня и повернул обратно. Хармид скакал за нами, заметно отставая, и следом за Белохвостым волочился по земле блестящий розовый ком внутренностей, вывалившийся из широко распоротого бока. У самого Хармида сильно текла кровь из ноги, он пытался зажать рану одной рукой, а другой удержать взбесившегося от боли коня. Хозяин пришпорил меня так, что я присел от боли, а затем рванулся вперёд как безумный, но мы опоздали. Белохвостый, поскользнувшись на собственных кишках, грохнулся набок, и Хармид, занятый своей раной, не успел соскочить и оказался им придавлен. Мерион спрыгнул с меня и бросился на помощь, но подойти не было никакой возможности: Белохвостый катался по земле, тщетно пытаясь подняться, и бил копытами во все стороны. Несколько раз он перекатился через Хармида, и я услышал, как что-то хрустнуло у того внутри. Мерион всё пытался подступиться к другу, не замечая ничего вокруг и не обращая внимание на моё предупреждающее ржание. Вернувшихся варваров он заметил, когда они уже были совсем близко.

Мерион ещё успел бы вскочить на меня, но в этом не было смысла: сила конника – в разгоне, тот же, кого враг застал стоящим, едва ли сумеет уцелеть. Хозяин схватил копьё и, подняв его над головой верхним хватом, встал на пути у переднего варвара. Я видел, как тот оскалил зубы в торжествующей усмешке и занёс кривой меч – варвары умеют наносить такими ужасные раны. На лезвии была кровь – именно этот клинок ранил Хармида и выпустил кишки Белохвостому. С той ясной отчётливостью, которая бывает в бою, я видел, как начала опускаться рука варвара, готовясь нанести удар, несомненно, перерубивший бы древко копья, – но Мерион, в последний миг переменив хват, присел, уперев вток копья в землю и направив остриё в грудь лошади врага. Удар варвара пришёлся в пустоту; он дёрнул было повод, пытаясь сдержать свою низкорослую лошадку, но та уже не могла остановиться и с ходу сама насадила себя на копьё.

Остриё вошло ей в грудь между передними ногами и вышло из спины, глубоко вонзившись всаднику в пах. Слившийся воедино вопль человека и животного разнёсся над лесом. Лошадка полетела кубарем через голову, варвара отбросило далеко вперёд, и он корчился на земле, визжа как недорезанная свинья, пока моё копыто не раскроило ему череп. Двое других, видно, напуганные участью товарища, умчались прочь, так и не вступив в бой – к счастью для Мериона, оставшегося с одним мечом и пешего.

Хармид, наконец, сумел как-то откатиться в сторону от коня и всё пытался зажать рану на ноге, но это ему никак не удавалось, и кровь густой струёй продолжала течь сквозь пальцы. Удар меча нагнавшего его варвара сперва выпотрошил Белохвостого, а затем рассёк Хармиду ногу с обратной стороны колена – это очень плохое место, там много вен и кровотечение оттуда сильное. Мерион сорвал с себя пояс и стал перетягивать ногу, но руки скользили в крови, и он не смог сделать этого сразу. Наконец хозяин всё же затянул пояс и выпрямился, тяжело дыша. Он был весь измазан кровью не меньше друга – руки, и ноги, и одежда спереди, – и Хармид прохрипел:

– Ты сам цел?

– Да. Нужно уходить, пока варвары не вернулись.

Мерион поднял Хармида и взвалил мне на спину, но когда хотел взобраться сам, тот схватил его за руку:

– Погоди… Белохвостый…

Тот уже не бился, только скрёб по земле передними ногами, но не в силах подняться, снова валился набок. Над вывалянным в земле клубком внутренностей уже кружились первые мухи. Мерион выругался, но пошёл к моему бедному товарищу. Меч он прятал за спиной, но когда левой рукой начал расстёгивать пряжку плаща, Белохвостый, конечно, понял, что он собирается сделать – сколько раз мы с ним видели, как добивают наших искалеченных товарищей, – и попытался отползти на коленях. Никогда не забуду умоляющего выражения его глаз. Хозяин накинул плащ ему на голову и чиркнул мечом по горлу. Руки у него тряслись, и вышло неаккуратно: брызнувшая кровь залила всё лицо, и плечи, и даже волосы. Белохвостый захрипел, засучил ногами, вытянулся и затих. Мне отчаянно хотелось умчаться оттуда во весь опор, но у меня на спине был раненый Хармид.

Руками он ещё держался за мою шею, но ноги болтались беспомощно, как у тряпичной куклы, и когда Мерион влез на меня и погнал к лагерю, ему пришлось придерживать друга, иначе тот неминуемо свалился бы. Понимая, что дело плохо, я мчался со всех ног, несмотря на двойной груз, и, наверное, надорвался бы, если бы нападение не произошло недалеко от лагеря. Мерион влетел туда, во весь голос зовя на помощь; к нам отовсюду бросились люди, Хармида сняли с моей спины и унесли, хозяин побежал следом, оставив меня, взмыленного и дрожащего, рабу-конюху.

Не помню, сколько прошло времени, прежде чем Мерион появился снова; кажется, солнце уже садилось. Он шёл нетвёрдым шагом, словно перепил забродившего сока винограда, от которого люди на время теряют рассудок. Пятна крови на нём уже засохли и стали бурыми, слипшиеся волосы встали торчком. Какое-то время хозяин стоял молча, словно вспоминая, зачем пришёл, потом спросил конюха, не ранен ли я. Получив отрицательный ответ, он посмотрел на меня – вернее, сквозь меня – пустыми глазами и ушёл, ничего не сказав. Я всё понял.

***

Чёрное облако скорби покрыло Пелеева сына.
В горсти руками обеими взяв закоптелого пепла,
Голову им он посыпал, прекрасный свой вид безобразя.
Весь благовонный хитон свой испачкал он чёрной золою,
Сам же, – большой, на пространстве большом растянувшись, – лёжа
В серой пыли и терзал себе волосы, их безобразя.

– Гомеровские времена давно прошли! Сейчас уже не умеют так любить.

– Что это ты разворчался, будто старик? Пусть в бою мне далеко до Ахиллеса – любить я сумею не хуже и сейчас докажу тебе это! – И Мерион, опрокинув Хармида на траву, действительно доказывает, да так, что я только удивлённо фыркаю…

… Не знаю, рыдал ли Мерион и посыпал ли голову пеплом, – я вообще стал видеть хозяина гораздо реже, даже обычные заботы обо мне он поручал теперь рабам, чего прежде не делал никогда. Теллеас поучал сына: «Всегда ухаживай за конём, доспехами и оружием сам: от них зависит твоя жизнь. Не доверяй их рабам, даже самым усердным: сражаться будут не они, а ты». Но не только в этом заключалась произошедшая с хозяином перемена.

Умирая, мы, животные, возвращаемся в породившую нас природу: превращаемся в землю, прорастаем травой, становимся плотью пожравших нас хищников. А человеческая душа, после того, как огонь погребального костра освободит её от оков тела, становится тенью на подземных полях Аида, где цветут белые асфодели.

Боги, так значит, какая-то есть и душа человека,
В домах Аида, и призрак; но жизненной силы в них нету.

Подобием такой тени и стал Мерион, словно часть его души сошла в Аид вслед за душой Хармида, а оставшейся хватало только на то, чтобы есть, ходить, говорить и на другие простые действия, создающие лишь видимость жизни. Но самое худшее было то, что я совершенно перестал понимать его и чувствовать. Исчезли связывавшие нас узы, казавшиеся нерушимыми, и отныне я носил на себе лишь пустую оболочку хозяина, отрешившуюся от всего земного.

***

…Это был тот самый настоящий бой, о котором я мечтал, будучи неопытным молодым жеребцом: строй на строй, в середине – ощетинившаяся копьями пехота, а по бокам её прикрывают конные клинья. Мы стояли с самого краю строя, и впервые мне было по-настоящему страшно: я не чувствовал направляющей воли хозяина, и хотя его рука по-прежнему твёрдо держала повод, а ноги сжимали бока, он был словно отдельно от меня. Пропела труба, мы двинулись вперёд, вначале шагом, потом перешли на рысь, а потом…

…а потом Мерион издал вопль, которому позавидовали бы многие варвары, и полоснул меня по крупу мечом. Вот он, этот шрам, левее хвоста – единственный, нанесённый мне не вражеской рукой.

Никогда прежде хозяин не поднимал на меня руку; в запале боя, конечно, и шпор не жалел, и раздирал рот трензелем, но всё это были неизбежные жестокости войны, и я не сердился на это, ведь в его действиях не было злобы. Впрочем, не было её и сейчас: Мерионом овладело какое-то безумие, передавшееся и мне. Даже не сколько от боли, сколько от чудовищно несправедливой обиды ярость будто красной пеленой заволокла мой разум, и последний наш бой я помню ещё хуже, чем первый – только мешанину лиц и конских морд. Помню, как сердито закричал вслед командир, когда мы его обогнали, а потом мы вломились во вражеский строй.

Но не было больше того чудесного единства между мною и хозяином, когда мы сливались в один неудержимый боевой механизм, и не было спасения оказавшимся у нас на пути. Остались только человек и лошадь, не то чтобы каждый сам по себе – боевая выучка, намертво вколоченная с ранней юности и отточенная многолетним опытом, взяла своё, и я чётко повиновался командам Мериона, но как же далеко это было до нашего прежнего единодушия, когда эти команды я предугадывал!

Не знаю, сумел бы я отвратить тот удар, будь мы, как прежде, единым целым – ведь Мерион сам его искал. Я даже не видел, как всё случилось – почувствовал только, как ослабел во рту трензель, и пелена ярости спала с моих глаз, смытая небывалым доселе ужасом, окатившим меня будто ледяной водой. Не помню, как вырвался из толчеи боя, понимая только, что надо унести хозяина подальше. Мерион болтался у меня на спине как мешок, выронив повод и вцепившись в гриву, кровь текла мне на шею и грудь. Боясь, что он упадёт, я сбавил ход, потом перешёл на шаг. Битва осталась в стороне, и вскоре мы оказались на опушке негустой оливковой рощицы. Там я остановился, не зная, что делать дальше. Мерион продержался недолго: разжал пальцы и свалился навзничь. Теперь я увидел его рану.

В том только месте, где шею от плеч отделяют ключицы,
Горло белело его; для души там быстрейшая гибель.

Кровь выплёскивалась из раны толчками, но зажать её Мерион не пытался, только судорожно скрёб руками землю, вырвав несколько пучков травы. Губы его шевелились, но слов было уже не разобрать. Потом кровь потекла слабее и совсем перестала. Глаза остановились и из голубых сделались чёрными. Я стоял рядом, раздираемый древним звериным ужасом перед смертью и мучительно гнетущим чувством собственной беспомощности. Хотелось бежать прочь со всех ног, но я не мог оставить хозяина, даже понимая, что всё кончено.

Подбежали двое – безоружные, из лагерной прислуги, – в расчёте поживиться. Один, наклонившийся над телом, чтобы снять доспехи, успел только ахнуть, когда мои копыта взметнулись над ним, и это было последнее, что он увидел. Другой хотел схватить меня за повод, но увидев, что сталось с товарищем, бросился бежать – глупец, он хотел состязаться со мной в быстроте! Я догнал его в два прыжка и ударил в спину, потом начал остервенело топтать, пока не превратил в месиво из костей и мяса. Потом снова вернулся к телу Мериона и охранял его, пока бой не закончился. Подошли товарищи хозяина – я не подпускал и их, пришлось звать моего конюха, тогда только удалось увести меня. Мне стало всё безразлично; долгое время я был такой же живой тенью, какой стал Мерион после гибели Хармида, пока новое солнце – Александр – не воссияло для меня.

***

– Он погиб как подобает доблестному мужу? – спрашивает Александр. И сам же отвечает: – Конечно, ты не мог служить трусу. Ах, почему боги не даровали тебе речи?

– Гомеровские времена давно прошли, – пожимает плечами Гефестион. – Боги уже не снисходят и к людям, не то что к лошадям.

– Бог снизошёл на ложе моей матери!

Гефестион тактично опускает глаза.

– Пойдём, пора приниматься за задание. Как ни жаль, но боги не наделят Букефала речью, придётся тебе сочинять самому.

Мы, животные, не умеем сожалеть о несбывшемся. Но если бы умели – мне тоже было бы жаль, что мой нынешний хозяин никогда не узнает о прежнем.

@темы: Античность, Моё творчество, Моё творчество - АМ, Древняя Греция, Александр Македонский, Александр Великий