Желаю, чтобы все
А ещё я попробовала новый фандом: Троя. До сих пор я писала о греках только по Александру, а тут решила немного расширить поле деятельности.
Название: Нет покоя
Автор: КаМея
Бета: WTF Antiquity 2019 и анонимный доброжелатель
Размер: мини, 1360 слов
Пейринг/Персонажи: Ахиллес, Фетида
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Предупреждения: ООС
Краткое содержание: Ахиллеса одолевают странные думы
Примечание: Вдохновлено "Троей" Вольфганга Петерсена
читать дальшеМоре было тёплым и ласковым, как объятия матери. Ахиллес их не знал: Фетида долго не принимала сына, хотела даже бросить плод насилия в реку, а когда, наконец, смирилась, он считал себя уже слишком взрослым для ласк. Но взамен жрица древнего культа, бытовавшего задолго до Посейдона, подарила сыну объятия моря.
Это она научила Ахиллеса подолгу качаться на волнах — он, привыкший купаться в холодном и быстром ручье, сбегавшем со склона горы, в пещере которой устроил себе жилище его наставник Хирон, и не догадывался, что на воде можно просто лежать, и нет на свете ложа уютнее и мягче. Научила разбираться в повадках обитателей моря, показала, каких можно употреблять в пищу, а каких лучше не трогать. Научила плавать с дельфинами — увидев, как Фетида мчится по волнам рядом со стремительным зверем, держась за плавник, Ахиллес готов был поверить, что мать действительно богиня. Научила различать малейшие оттенки настроения моря, предугадывать его гнев задолго до первых предвестников бури. Не было такого, чего она не знала бы о море и чему не научила бы Ахиллеса, и порой он думал, что мог бы стать преемником матери в её служении, если бы боги не предназначили ему стезю воина.
— Я буду с тобой всюду, где есть море, — сказала Фетида, провожая сына на Скирос. — В его волнах моя душа.
И он привязался к морю всем сердцем, находя в его объятиях материнскую любовь, по которой так тосковал.
Его любимым занятием в детстве было вместе с матерью приносить жертвы морю. Они бросали в воду куски хлеба и мяса, и Ахиллес с любопытством смотрел, как набрасываются на лакомство стайки пёстрых рыб, как осторожно, бочком, подбираются к нему крабы, закованные в панцири, словно воины. Он решил, что когда вырастет и станет воином, то принесёт морю настоящие богатые жертвы.
Из своего первого похода он привёз золотые кубки и чаши — теперь будет морским жителям из чего пить, привёз ожерелья, диадемы, браслеты и перстни — порадовать нереид, пригнал стадо тонкорунных овец — вольготно и сытно им будет на подводных пастбищах, а ещё привёз юную рабыню, гибкую, смуглую и пышнокудрую — прислуживать Посейдону. Глупая девчонка плакала, не понимая оказанной ей чести, как ни пытался Ахиллес втолковать ей, что служить богу почётнее, чем земному царю.
Но Фетида не приняла даров.
— Когда море захочет золота или крови, оно возьмёт их само. Приноси ему только пищу для его обитателей.
И даже богатую каменную гробницу Фетида не захотела.
— Ещё два-три успешных похода, и я смогу нанять мастеров, чтобы высечь гробницу в скале над заливом, — сказал Ахиллес, вернувшись из Микен, где и увидел величественные царские усыпальницы. — Оттуда тебе далеко будет видно море.
Фетида покачала головой.
— Камень угрюм и холоден. В такую гробницу никогда не проникнет луч солнца, она будет сырой и мрачной. Мне не нужна такая.
— Какая же тебе нужна? — удивился Ахиллес. Он был уверен, что мать, стихией которой была вода, — она и от светильников старалась садиться подальше — не захочет огненного погребения. Неужели она хочет, чтобы её положили в землю в грубо слепленном из глины гробу-ларнаке, как хоронят своих мёртвых бедняки, не имеющие средств не то что на постройку каменной усыпальницы, но даже на дрова для костра?
— Море упокоит меня, — ответила Фетида. — Моё тело станет последней жертвой ему.
— Бросить тебя в море?! — ужаснулся Ахиллес. Если чего и боялся он, бесстрашный, — что его тело не получит погребения, а душа покоя. — Чтобы рыбы пожрали твою плоть, а душа осталась вечно бродить бесприютной по берегам Ахерона?
— Вспомни, что я сказала тебе — что моя душа в морских волнах. Покинув тело, она сольётся с ними окончательно, и большего покоя я не могу пожелать.
— Хорошо, я сделаю, как ты хочешь, — вздохнул Ахиллес, надеясь, что мать знает, о чём говорит. Она верила, что первые люди вышли из моря, и оттого кровь солона, как его воды. Фетида в ответ только улыбнулась, загадочно и немного печально.
…Теперь он понимал, почему: уже тогда мать знала. Знала, что для них колесо времени сойдёт с колеи, и ему не придётся отдавать последний долг; это ей суждена самая горькая участь родителей: пережить своё дитя.
Ахиллес перевернулся на спину, чуть прижмурив глаза от яркого солнца, и уставился в глубокую синь неба, соперничающую с морской. На далёком берегу вокруг палочек-кораблей суетились букашки-люди, и даже светлые стены Трои на господствующем над заливом холме уже не казались отсюда такими могучими и неприступными. Ни Патрокл, ни Эвдор, хоть и плавали хорошо, как любой эллин, не отваживались забираться так далеко во владения Посейдона, боясь гнева хозяина морей. Ахиллес часто жалел, что они не могут разделить его любовь к морю, но после боя хотелось остаться в одиночестве, а где оно могло быть большим, чем здесь, между морем и небом?
Волны мягко баюкали своей негромкой ритмичной песней, в гармонию которой вплетались резкие крики чаек, но не нарушали её, а лишь подчёркивали. Возбуждение битвы уходило, растворяясь в воде, в солнечном свете, в лёгком ветерке. Это были единственные доступные ему мгновения покоя, которого Ахиллес не знал даже во снах, наполненных либо битвами, либо толпами теней павших от его руки. Даже объятия женщин не давали покоя мятущейся душе, лишь ненадолго забвение утомлённому ласками телу. Он уже не надеялся найти женщину, способную подарить ему покой. Может быть, такая жила где-то на другом конце Ойкумены, и им не суждено было встретиться, а может быть, её и вовсе не существовало. Ахиллес не участвовал в споре за руку Елены. Поначалу собирался — тогда он ещё искал ту, дарующую мир душе, — и готов был сразиться за неё со всей Элладой, но, хоть красота спартанки и превзошла все его ожидания, сразу понял: не она. Быть может, ей суждено было стать умиротворительницей для Париса, пришла внезапная мысль. Ахиллес презирал, конечно, троянского царевича, предпочитавшего битвы на ложе страсти битвам на поле славы, но сейчас вдруг подумал: а что, если Парис тоже хотел покоя и искал ту единственную, что могла его подарить? И когда нашёл, его не остановило то, что она принадлежала другому? Самого Ахиллеса не остановило бы ничто.
Шальная рыбка толкнулась под колено. Быть может, это мать передавала привет с другого берега Эгейского моря? Что делает она сейчас: стоит на берегу маленькой бухточки, где учила сына лежать на волнах, или бродит по колено в воде, собирая ракушки — Фетида не носила других украшений, кроме тех, что дарило море, — или лежит в божественной наготе на широком плоском камне неподалёку от берега?
Перед мысленным взором Ахиллеса встала эта уединённая бухточка, надёжно защищённая от ветра высокими скалами, где мать познакомила его с морем. Вспомнились и пять больших валунов — Фетида называла их Пальцами — на которых они любили нежиться под солнцем, досыта накупавшись. Большой Палец, отстоявший дальше всех в море, был самым большим и удобным, но они никогда не забирались на него. Ахиллес знал, что был зачат на этом камне.
Впервые он задумался, почему отец сделал это. Знаменитому герою Пелею, сидевшему на носовом весле «Арго» во время легендарного похода в Колхиду, помогавшему отважному Ясону украсть царскую дочь и известную по всей Эгеиде золотую статую барана, показалось мало ограбить царя, и он решил ограбить бога, надругавшись над жрицей?
Ветер дул с берега, и чёрные клочья дыма, долетавшие оттуда, где ещё нынешним утром возвышался храм Аполлона, пачкали безмятежную синеву неба. Сегодня он тоже разрушил храм и бросил вызов богу, но тот не ответил. Найдётся ли для меня равный противник на земле, спросил Ахиллес, сам не зная, кого — море с небом? Он знал, что они не ответят. Боги не дают внятных ответов.
Равным ему мог бы стать царевич Гектор, и узнать это Ахиллес мог бы уже сегодня — почему он не сделал этого? Он думал, что хотел сразиться с троянцем у всех на виду, но действительно ли это было так? Перед кем он хотел похвалиться победой — перед ненавистным Агамемноном? Разве не было бы достаточно, чтобы их бой увидели те, кто был ему действительно дорог: Патрокл, и Эвдор, и все мирмидоняне? Теперь Ахиллес понял, что не знает этого. Быть может, он отпустил троянца потому, что за гневом в его глазах увидел тот самый покой, к которому стремился сам, и хотел разгадать его загадку прежде, чем сразит врага?
Ахиллес хотел отогнать прочь эти странные думы, в последнее время одолевавшие его всё чаще, но не смог. Даже уединение меж морем и небом, столько раз дарившее ему недолгую безмятежность, сейчас не помогло. Мятежные думы наплывали, бередя душу, как дымные клочья пятнали безоблачное небо, и Ахиллес, наконец поняв, что не избавится от них, развернулся и поплыл обратно, рассекая волны с такой злостью, словно хотел наказать море за то, что оно не смогло подарить ему желанный покой.
Название: Прошлое и будущее
Автор: КаМея
Бета: WTF Antiquity 2019 и анонимный доброжелатель
Размер: драббл, 798 слов
Пейринг/Персонажи: Ахиллес|Одиссей
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Предупреждения: ООС
Краткое содержание: Одиссей уговаривает Ахиллеса идти на Трою
Примечание: Вдохновлено "Троей" Вольфганга Петерсена
читать дальше— Тебя прислал Агамемнон? Владыке Микен нужен его пёс войны, пусть он и готов укусить собственного хозяина?
Рука Одиссея с занесённой для броска галькой замерла в воздухе.
— Ты думал, я не знаю, что он говорит обо мне? — Ахиллес тоже поднял подходящий плоский камешек, взвесил на ладони и продолжал: — Возвращайся к Агамемнону и скажи, что больше ему не удастся натравить меня на тех, кто не причинил мне никакого зла.
— Разве я за Агамемнона зову тебя сражаться? — с натуральным или деланным удивлением — что таилось в душе итакийского лиса, знал разве что его прадед Гермес — сказал Одиссей. — Я зову тебя встать на защиту Эллады.
— Эллада была задолго до меня и будет ещё долго после.
— Я не верю, что тебе безразлична родная земля и люди, что живут на ней.
— Речь только об одном человеке, который не сумел удержать свою жену.
— Тебе, воину, мир кажется простым, — Одиссей, нагнувшись, ловко пустил гальку блинчиком по воде. — Но мне, царю, видны все его хитросплетения.
— Так просвети, — усмехнулся Ахиллес, тоже бросив свой камешек, но тот сразу пошёл ко дну.
— Тут нужна не сила, а ловкость. Вот, смотри, — Одиссей поднял другую гальку, — держи плоской стороной и наклоняйся как можно ниже, — брошенный камешек отскочил от воды не меньше десяти раз. — Ты считаешь, что юный гуляка украл чужую жену, и это касается лишь рогатого мужа, только и всего?
— Я слышал также, что она ушла по своей воле, — Ахиллес последовал его примеру, но с тем же результатом, что и в первый раз. — Но что это меняет?
— Ничего, — согласился Одиссей. — Но, — продолжал он, многозначительно подняв палец, — посольство возглавлял не Парис, а Гектор. Почему он позволил брату нанести такое оскорбление человеку, принявшему их как гостей? И Троей правит не Парис, а Приам. Почему он принял сына с чужой женой у себя в доме, почему не отослал её обратно?
— Вот пусть Менелай с Агамемноном сами их и спросят, если, конечно, одолеют.
— Нет нужды спрашивать. Троянцы считают нас дикими варварами, на которых не распространяются ни божеские, ни человеческие законы, оттого и попрали так бесстыдно все законы гостеприимства. Не один троянец оскорбил одного спартанца — Троя оскорбила всю Элладу, и никто тут не может оставаться в стороне, ибо только в единстве сила Эллады.
— Это я тоже слышал от Агамемнона. Он любит твердить о единстве, подминая под себя очередное царство. Неужели умнейший царь Эллады не видит, что Агамемнон не ради мести, а ради новых земель идёт на Трою?
В уголке губ Одиссея мелькнула усмешка.
— Но ведь это не отменяет его правоты. Агамемнон объединил Элладу, сделал её по-настоящему сильной.
— Разве мёртвые становятся сильнее?
— Умерли только те, кто из глупости или упрямства не захотел признать власть Агамемнона. Остальные благоденствуют под его рукой и по-прежнему зовутся царями.
— Бродячие актёры на ярмарках тоже зовут себя царями и даже богами.
— Бродячий актёр развлекает толпу за пригоршню медяков, если его не прогонят гнилыми луковицами, а я по-прежнему правлю Итакой — по-моему, разница очевидна.
— Прости, если обидел тебя, — вздохнул Ахиллес. — Ты единственный из царей, которого я уважаю, но сейчас я в очередной раз порадовался, что родился воином и мне не придётся отвечать на такие вопросы.
— Так взгляни на дело глазами воина. Когда твои мирмидоняне идут в бой, сомкнув щиты сплошной стеной, и каждый прикрывает соседа — разве не в единстве их сила? Неужели лучший воин Эллады не видит, что нельзя воевать в одиночку?
— Разве троянцы собираются воевать с эллинами?
— Это лишь вопрос времени. Троянцы овладели восточным берегом Эгеиды и теперь точат зубы на западный. Для защиты от них Агамемнон и объединяет эллинов.
— Видно, и впрямь мне, бойцовому псу, не постичь царскую мудрость, — насмешливо покачал головой Ахиллес. — Так Агамемнон ради мира идёт на Трою во главе пятидесятитысячного войска?
— Если хочешь мира в будущем, воевать приходится сейчас.
— И это я слышал от Агамемнона, он называет себя будущим Эллады, а меня — прошлым. Ты тоже так думаешь? Ответь мне, как друг, — он пристально посмотрел в лукавые глаза Одиссея.
Царь Итаки взгляд не отвёл.
— А ты не уверен в этом, иначе не спрашивал бы меня. Так слушай: в нашем хитро устроенном мире бывает и так, что добрые дела и мысли исходят от дурных людей. Но разве это делает их хуже? До Агамемнона Эллада была полем междоусобиц для грызущейся своры мелких царьков, пока её народ прозябал в нищете. Теперь она процветает в мире и так сильна, что способна потягаться с Троей, сильнейшей державой Эгеиды — неужели это для неё хуже? Агамемнон низкий человек, я не спорю, но он великий царь, и я верю, что за ним будущее Эллады. А кем станешь ты — её настоящим, будущим или останешься прошлым — выбор за тобой.
Ахиллес долго молчал, задумчиво вертя в руке гальку, потом размахнулся и зашвырнул далеко в море, намного дальше Одиссеевых блинчиков.
— Сила бывает нужнее ловкости, — сказал он наконец. — Но увы, не в мыслях.
— Вот и примени её там, где она нужнее всего, — хитро прищурился Одиссей. — В конце концов, разве тот, кто сражается ради славы, не сражается за будущее — ведь оно есть лишь у тех, кого помнят.
Название: Нет покоя
Автор: КаМея
Бета: WTF Antiquity 2019 и анонимный доброжелатель
Размер: мини, 1360 слов
Пейринг/Персонажи: Ахиллес, Фетида
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Предупреждения: ООС
Краткое содержание: Ахиллеса одолевают странные думы
Примечание: Вдохновлено "Троей" Вольфганга Петерсена
читать дальшеМоре было тёплым и ласковым, как объятия матери. Ахиллес их не знал: Фетида долго не принимала сына, хотела даже бросить плод насилия в реку, а когда, наконец, смирилась, он считал себя уже слишком взрослым для ласк. Но взамен жрица древнего культа, бытовавшего задолго до Посейдона, подарила сыну объятия моря.
Это она научила Ахиллеса подолгу качаться на волнах — он, привыкший купаться в холодном и быстром ручье, сбегавшем со склона горы, в пещере которой устроил себе жилище его наставник Хирон, и не догадывался, что на воде можно просто лежать, и нет на свете ложа уютнее и мягче. Научила разбираться в повадках обитателей моря, показала, каких можно употреблять в пищу, а каких лучше не трогать. Научила плавать с дельфинами — увидев, как Фетида мчится по волнам рядом со стремительным зверем, держась за плавник, Ахиллес готов был поверить, что мать действительно богиня. Научила различать малейшие оттенки настроения моря, предугадывать его гнев задолго до первых предвестников бури. Не было такого, чего она не знала бы о море и чему не научила бы Ахиллеса, и порой он думал, что мог бы стать преемником матери в её служении, если бы боги не предназначили ему стезю воина.
— Я буду с тобой всюду, где есть море, — сказала Фетида, провожая сына на Скирос. — В его волнах моя душа.
И он привязался к морю всем сердцем, находя в его объятиях материнскую любовь, по которой так тосковал.
Его любимым занятием в детстве было вместе с матерью приносить жертвы морю. Они бросали в воду куски хлеба и мяса, и Ахиллес с любопытством смотрел, как набрасываются на лакомство стайки пёстрых рыб, как осторожно, бочком, подбираются к нему крабы, закованные в панцири, словно воины. Он решил, что когда вырастет и станет воином, то принесёт морю настоящие богатые жертвы.
Из своего первого похода он привёз золотые кубки и чаши — теперь будет морским жителям из чего пить, привёз ожерелья, диадемы, браслеты и перстни — порадовать нереид, пригнал стадо тонкорунных овец — вольготно и сытно им будет на подводных пастбищах, а ещё привёз юную рабыню, гибкую, смуглую и пышнокудрую — прислуживать Посейдону. Глупая девчонка плакала, не понимая оказанной ей чести, как ни пытался Ахиллес втолковать ей, что служить богу почётнее, чем земному царю.
Но Фетида не приняла даров.
— Когда море захочет золота или крови, оно возьмёт их само. Приноси ему только пищу для его обитателей.
И даже богатую каменную гробницу Фетида не захотела.
— Ещё два-три успешных похода, и я смогу нанять мастеров, чтобы высечь гробницу в скале над заливом, — сказал Ахиллес, вернувшись из Микен, где и увидел величественные царские усыпальницы. — Оттуда тебе далеко будет видно море.
Фетида покачала головой.
— Камень угрюм и холоден. В такую гробницу никогда не проникнет луч солнца, она будет сырой и мрачной. Мне не нужна такая.
— Какая же тебе нужна? — удивился Ахиллес. Он был уверен, что мать, стихией которой была вода, — она и от светильников старалась садиться подальше — не захочет огненного погребения. Неужели она хочет, чтобы её положили в землю в грубо слепленном из глины гробу-ларнаке, как хоронят своих мёртвых бедняки, не имеющие средств не то что на постройку каменной усыпальницы, но даже на дрова для костра?
— Море упокоит меня, — ответила Фетида. — Моё тело станет последней жертвой ему.
— Бросить тебя в море?! — ужаснулся Ахиллес. Если чего и боялся он, бесстрашный, — что его тело не получит погребения, а душа покоя. — Чтобы рыбы пожрали твою плоть, а душа осталась вечно бродить бесприютной по берегам Ахерона?
— Вспомни, что я сказала тебе — что моя душа в морских волнах. Покинув тело, она сольётся с ними окончательно, и большего покоя я не могу пожелать.
— Хорошо, я сделаю, как ты хочешь, — вздохнул Ахиллес, надеясь, что мать знает, о чём говорит. Она верила, что первые люди вышли из моря, и оттого кровь солона, как его воды. Фетида в ответ только улыбнулась, загадочно и немного печально.
…Теперь он понимал, почему: уже тогда мать знала. Знала, что для них колесо времени сойдёт с колеи, и ему не придётся отдавать последний долг; это ей суждена самая горькая участь родителей: пережить своё дитя.
Ахиллес перевернулся на спину, чуть прижмурив глаза от яркого солнца, и уставился в глубокую синь неба, соперничающую с морской. На далёком берегу вокруг палочек-кораблей суетились букашки-люди, и даже светлые стены Трои на господствующем над заливом холме уже не казались отсюда такими могучими и неприступными. Ни Патрокл, ни Эвдор, хоть и плавали хорошо, как любой эллин, не отваживались забираться так далеко во владения Посейдона, боясь гнева хозяина морей. Ахиллес часто жалел, что они не могут разделить его любовь к морю, но после боя хотелось остаться в одиночестве, а где оно могло быть большим, чем здесь, между морем и небом?
Волны мягко баюкали своей негромкой ритмичной песней, в гармонию которой вплетались резкие крики чаек, но не нарушали её, а лишь подчёркивали. Возбуждение битвы уходило, растворяясь в воде, в солнечном свете, в лёгком ветерке. Это были единственные доступные ему мгновения покоя, которого Ахиллес не знал даже во снах, наполненных либо битвами, либо толпами теней павших от его руки. Даже объятия женщин не давали покоя мятущейся душе, лишь ненадолго забвение утомлённому ласками телу. Он уже не надеялся найти женщину, способную подарить ему покой. Может быть, такая жила где-то на другом конце Ойкумены, и им не суждено было встретиться, а может быть, её и вовсе не существовало. Ахиллес не участвовал в споре за руку Елены. Поначалу собирался — тогда он ещё искал ту, дарующую мир душе, — и готов был сразиться за неё со всей Элладой, но, хоть красота спартанки и превзошла все его ожидания, сразу понял: не она. Быть может, ей суждено было стать умиротворительницей для Париса, пришла внезапная мысль. Ахиллес презирал, конечно, троянского царевича, предпочитавшего битвы на ложе страсти битвам на поле славы, но сейчас вдруг подумал: а что, если Парис тоже хотел покоя и искал ту единственную, что могла его подарить? И когда нашёл, его не остановило то, что она принадлежала другому? Самого Ахиллеса не остановило бы ничто.
Шальная рыбка толкнулась под колено. Быть может, это мать передавала привет с другого берега Эгейского моря? Что делает она сейчас: стоит на берегу маленькой бухточки, где учила сына лежать на волнах, или бродит по колено в воде, собирая ракушки — Фетида не носила других украшений, кроме тех, что дарило море, — или лежит в божественной наготе на широком плоском камне неподалёку от берега?
Перед мысленным взором Ахиллеса встала эта уединённая бухточка, надёжно защищённая от ветра высокими скалами, где мать познакомила его с морем. Вспомнились и пять больших валунов — Фетида называла их Пальцами — на которых они любили нежиться под солнцем, досыта накупавшись. Большой Палец, отстоявший дальше всех в море, был самым большим и удобным, но они никогда не забирались на него. Ахиллес знал, что был зачат на этом камне.
Впервые он задумался, почему отец сделал это. Знаменитому герою Пелею, сидевшему на носовом весле «Арго» во время легендарного похода в Колхиду, помогавшему отважному Ясону украсть царскую дочь и известную по всей Эгеиде золотую статую барана, показалось мало ограбить царя, и он решил ограбить бога, надругавшись над жрицей?
Ветер дул с берега, и чёрные клочья дыма, долетавшие оттуда, где ещё нынешним утром возвышался храм Аполлона, пачкали безмятежную синеву неба. Сегодня он тоже разрушил храм и бросил вызов богу, но тот не ответил. Найдётся ли для меня равный противник на земле, спросил Ахиллес, сам не зная, кого — море с небом? Он знал, что они не ответят. Боги не дают внятных ответов.
Равным ему мог бы стать царевич Гектор, и узнать это Ахиллес мог бы уже сегодня — почему он не сделал этого? Он думал, что хотел сразиться с троянцем у всех на виду, но действительно ли это было так? Перед кем он хотел похвалиться победой — перед ненавистным Агамемноном? Разве не было бы достаточно, чтобы их бой увидели те, кто был ему действительно дорог: Патрокл, и Эвдор, и все мирмидоняне? Теперь Ахиллес понял, что не знает этого. Быть может, он отпустил троянца потому, что за гневом в его глазах увидел тот самый покой, к которому стремился сам, и хотел разгадать его загадку прежде, чем сразит врага?
Ахиллес хотел отогнать прочь эти странные думы, в последнее время одолевавшие его всё чаще, но не смог. Даже уединение меж морем и небом, столько раз дарившее ему недолгую безмятежность, сейчас не помогло. Мятежные думы наплывали, бередя душу, как дымные клочья пятнали безоблачное небо, и Ахиллес, наконец поняв, что не избавится от них, развернулся и поплыл обратно, рассекая волны с такой злостью, словно хотел наказать море за то, что оно не смогло подарить ему желанный покой.
Название: Прошлое и будущее
Автор: КаМея
Бета: WTF Antiquity 2019 и анонимный доброжелатель
Размер: драббл, 798 слов
Пейринг/Персонажи: Ахиллес|Одиссей
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Предупреждения: ООС
Краткое содержание: Одиссей уговаривает Ахиллеса идти на Трою
Примечание: Вдохновлено "Троей" Вольфганга Петерсена
читать дальше— Тебя прислал Агамемнон? Владыке Микен нужен его пёс войны, пусть он и готов укусить собственного хозяина?
Рука Одиссея с занесённой для броска галькой замерла в воздухе.
— Ты думал, я не знаю, что он говорит обо мне? — Ахиллес тоже поднял подходящий плоский камешек, взвесил на ладони и продолжал: — Возвращайся к Агамемнону и скажи, что больше ему не удастся натравить меня на тех, кто не причинил мне никакого зла.
— Разве я за Агамемнона зову тебя сражаться? — с натуральным или деланным удивлением — что таилось в душе итакийского лиса, знал разве что его прадед Гермес — сказал Одиссей. — Я зову тебя встать на защиту Эллады.
— Эллада была задолго до меня и будет ещё долго после.
— Я не верю, что тебе безразлична родная земля и люди, что живут на ней.
— Речь только об одном человеке, который не сумел удержать свою жену.
— Тебе, воину, мир кажется простым, — Одиссей, нагнувшись, ловко пустил гальку блинчиком по воде. — Но мне, царю, видны все его хитросплетения.
— Так просвети, — усмехнулся Ахиллес, тоже бросив свой камешек, но тот сразу пошёл ко дну.
— Тут нужна не сила, а ловкость. Вот, смотри, — Одиссей поднял другую гальку, — держи плоской стороной и наклоняйся как можно ниже, — брошенный камешек отскочил от воды не меньше десяти раз. — Ты считаешь, что юный гуляка украл чужую жену, и это касается лишь рогатого мужа, только и всего?
— Я слышал также, что она ушла по своей воле, — Ахиллес последовал его примеру, но с тем же результатом, что и в первый раз. — Но что это меняет?
— Ничего, — согласился Одиссей. — Но, — продолжал он, многозначительно подняв палец, — посольство возглавлял не Парис, а Гектор. Почему он позволил брату нанести такое оскорбление человеку, принявшему их как гостей? И Троей правит не Парис, а Приам. Почему он принял сына с чужой женой у себя в доме, почему не отослал её обратно?
— Вот пусть Менелай с Агамемноном сами их и спросят, если, конечно, одолеют.
— Нет нужды спрашивать. Троянцы считают нас дикими варварами, на которых не распространяются ни божеские, ни человеческие законы, оттого и попрали так бесстыдно все законы гостеприимства. Не один троянец оскорбил одного спартанца — Троя оскорбила всю Элладу, и никто тут не может оставаться в стороне, ибо только в единстве сила Эллады.
— Это я тоже слышал от Агамемнона. Он любит твердить о единстве, подминая под себя очередное царство. Неужели умнейший царь Эллады не видит, что Агамемнон не ради мести, а ради новых земель идёт на Трою?
В уголке губ Одиссея мелькнула усмешка.
— Но ведь это не отменяет его правоты. Агамемнон объединил Элладу, сделал её по-настоящему сильной.
— Разве мёртвые становятся сильнее?
— Умерли только те, кто из глупости или упрямства не захотел признать власть Агамемнона. Остальные благоденствуют под его рукой и по-прежнему зовутся царями.
— Бродячие актёры на ярмарках тоже зовут себя царями и даже богами.
— Бродячий актёр развлекает толпу за пригоршню медяков, если его не прогонят гнилыми луковицами, а я по-прежнему правлю Итакой — по-моему, разница очевидна.
— Прости, если обидел тебя, — вздохнул Ахиллес. — Ты единственный из царей, которого я уважаю, но сейчас я в очередной раз порадовался, что родился воином и мне не придётся отвечать на такие вопросы.
— Так взгляни на дело глазами воина. Когда твои мирмидоняне идут в бой, сомкнув щиты сплошной стеной, и каждый прикрывает соседа — разве не в единстве их сила? Неужели лучший воин Эллады не видит, что нельзя воевать в одиночку?
— Разве троянцы собираются воевать с эллинами?
— Это лишь вопрос времени. Троянцы овладели восточным берегом Эгеиды и теперь точат зубы на западный. Для защиты от них Агамемнон и объединяет эллинов.
— Видно, и впрямь мне, бойцовому псу, не постичь царскую мудрость, — насмешливо покачал головой Ахиллес. — Так Агамемнон ради мира идёт на Трою во главе пятидесятитысячного войска?
— Если хочешь мира в будущем, воевать приходится сейчас.
— И это я слышал от Агамемнона, он называет себя будущим Эллады, а меня — прошлым. Ты тоже так думаешь? Ответь мне, как друг, — он пристально посмотрел в лукавые глаза Одиссея.
Царь Итаки взгляд не отвёл.
— А ты не уверен в этом, иначе не спрашивал бы меня. Так слушай: в нашем хитро устроенном мире бывает и так, что добрые дела и мысли исходят от дурных людей. Но разве это делает их хуже? До Агамемнона Эллада была полем междоусобиц для грызущейся своры мелких царьков, пока её народ прозябал в нищете. Теперь она процветает в мире и так сильна, что способна потягаться с Троей, сильнейшей державой Эгеиды — неужели это для неё хуже? Агамемнон низкий человек, я не спорю, но он великий царь, и я верю, что за ним будущее Эллады. А кем станешь ты — её настоящим, будущим или останешься прошлым — выбор за тобой.
Ахиллес долго молчал, задумчиво вертя в руке гальку, потом размахнулся и зашвырнул далеко в море, намного дальше Одиссеевых блинчиков.
— Сила бывает нужнее ловкости, — сказал он наконец. — Но увы, не в мыслях.
— Вот и примени её там, где она нужнее всего, — хитро прищурился Одиссей. — В конце концов, разве тот, кто сражается ради славы, не сражается за будущее — ведь оно есть лишь у тех, кого помнят.
@темы: Моё творчество, Древняя Греция, ЗФБ-2019