Желаю, чтобы все
Начинаю выкладывать роман С. Венгловского "Демосфен".
Про хороших греков и плохих македонян. Но у каждого своя точка зрения.
ЭЙРЕНЕ — БОГИНЯ МИРА
I
За каменным порогом стояли бородачи в островерхих шапках.
— Во имя Зевса, — начал неуверенно один из них, очень высокий ростом, но Агафон оборвал его, уступая дорогу в своежилище.
— Заходите, чего уж.
Внизу, в темноте, шумело море.
Мимо подворья днем и ночью тянутся люди. Будто вся Эллада сорвалась с насиженных мест. И кто среди путников существе подневольное, а кто — человек свободный, — поди разберись.
— Строения ничего. . . Ты хозяин?
Им удивительно, что в просторном доме не мелькают рабы,
— Жена в Аиде. . . И сын.
Странники засопели в бороды, жалея безвременно ушедших, взлохмаченные шапки держали уже в руках.
Масла в черепке оставалось на донышке — камышовый фитиль, шипя, выбросил длинные синие искры. Хозяин торопливо усадил пришельцев и принес в щербатом кратере вина, немного еды. Он стыдился своей рабьей угодливости, однако прислуживал. Потому что в хозяйстве уцелели лишь крохи земли. Голодные невольники разбрелись. В боковой кладовушке, в тряпье и пыли, — один Скиф, которого не добудиться. Благодарение Зевсу — не устремил в безумство бега последнего раба. А пока гы здесь владелец — обеспечь путникам пристанище.
— Куда направляетесь?
— В Афины, — откликнулся высокий, утирая шапкой бороду и усы. И сразу выплеснул свою боль: —Мы из Херсонеса Фракийского! Обида эллинам от македонского царя Филиппа. Захватил, вор, афинские города поработил свободных людей Вдобавок и на тех землях, которые еще в руках^нашего государства не дает покоя.,
читать дальшеОба странника вскинули головы|и решительно отодвинули посуду, едва насытившись скудною пищею, — будто их уже настигает беда.
—- ¥ нас мир! — Еще спокойно, как неразумным детям, принялся объяснять хозяин положение государственных дел, вдруг почувствовав себя полноправным гражданином. — На агоре статуи богини мира Эйрене, слышали? Больших денег потребовал скульптор Кефисодот! А рядом — каменная стела с мирным договором.
Лишился Агафон прежнего счастья — кто-то из предков нагрешил, без вины боги не карают! — но все же он снова увидел беспредельное море мужских голов, яркие веревки, тщательно натянутые от колышка к колышку, различил благородных седых архонтов, ряды булевтов, на трибуне — сменяющихся ораторов под яркими свежими венками, — это народное собрание, эккле-сия! Именно там принимали македонских послов Пармениона и Антипатра. Волей богов и демоса утвержден договор, названный Филократовым, поскольку Филократа посылали граждане в Македонию во главе посольства!
Лично Агафон смотрел с ненавистью на слуг македонского царя. Имелась причина. Воевал против северных недругов. . .
От безобидных, кажется, разъяснений, пришельцы вскочили на ноги:
— То — предательство!
— Филократ подкуплен Филиппом!
Такого не подобает терпеть ушам гражданина. Провинился вскоре Филократ, изгнан из государства, но мир существует. . , Какая радость в доме, где паутина обволакивает стоящее в углу копье!
— Зевс оберегает странников. Но уважайте государство. . .
Гости зачастили:
— Не о государстве речь! Мы тоже афиняне, только живем на отдаленных землях. По всему побережью Эгейского моря стонет эллинство. В рабстве женщины и дети. Одна надежда — Афины.
Пугливым зайчиком содрогался огонь светильника от хриплых голосов. Словно дикие звери, ускользнувшие из горных лесов, дергались огромные тени по слабо освещенным стенам и нависающему потолку.
Агафон успел подумать, что перед ним боги в одеждах путешественников, — случается подобное, если верить поэтам! Да, коли разговор о войне, — кто удержит негодование даже перед ликами богов?
— Странники! Сколько на море волн — столько сейчас на дорогах эллинов. . . И мне, видать, суждено превратиться в нищего. Я пропадал в походах, а хозяйство хирело. Лучшие земли. . . А брат мой так и не вернулся к труду земледельца. . . Пусть погибнут военные забавы! Каждый эллин скажет сейчас такое. Эйрене ведет за собой само богатство — его жирного бога Плутоса. С Плутосом на руках стоит она в пределах афинской агоры.
Хозяин унизился, повысив тон. На странников вообще не кричат в эллинских домах. Так можно навлечь немилость Зевса.
Агафон умерил голос, как возница сдерживает в опасномтместе ретивых коней.
Но странники напирали — словно мрак подземного царства»
— Ты не эллин, бородатое чучело! Твои дети. . .
— Мои дети! — Агафон бросился на жилистую руку, выставленную перед ним и дразнящую своим резким и частым движением, да удержал кто-то из невидимых богов. — Мой сын в Аиде!.— напомнил потише, но все же громче, нежели дозволено приличиями.
Высокий гость гремел:
— Лучше тебе не иметь потомства! Наплодишь рабов! Филипп спит, а на уме у него одно: как покорить Афины! Мы к Демосфену. . .
— Демосфен тоже за мир! — в угаре сипел Агафон. — Слышали мои уши! Он убеждал демос. Он был в Филократовом посольстве. . .
— Враки! То мудрый человек! Он знает, к чему стремится Филипп! Он полностью осудил Филократовы условия.
Странники, оба в надвинутых на глаза шапках, забросили за плечи мешки и двинулись к выходу. Впереди оказался тот, что пониже.
— Стойте! — обдало хозяина потом. — Скажут люди: изгнаны путники! Грех на афинский демос. . .
Гости шагнули в прохладную тьму за высоким каменным порогом и сразу исчезли, словно погрузились в воду.
В то же мгновение на утлом черепке выгнул спину умирающий огонек. Упала тишина. Только отдаленно шумело море.
II
На третий день Агафон отправился в Афины. Он нуждался в помощи чужого ума.
Обращался, правда, к соседям — да у них, на донышках пыльных пифосов — пузатых глиняных бочек — считанные ячменные зернышки, оттого и грызут душу заботы: как жить дальше? Чем кормить семью и рабов, хотя число работников уменьшилось в несколько раз.
Бедствует афинская архё. В нищете Эллада.
Наведался к демарху — у того гордо подвернута нижняя губа, словно ему известна какая-то тайна.
Многие прохожие упоминают имя Демосфена. . . Человек жив надеждой.
Вставало яркое солнце. Его сияние пронизывало тонкие тучки, подобные тканям из финикийского города Сидона.
Агафон долго торчал возле семейного огня. Во дворе у него тоже пустые пифосы и амфоры, в которых ветры творят безутешные песни. . .
Верным псом плелся позади тонконогий Скиф в покрытом яаплптпмл гиматии. Он дрожал от утреннего холода и скулил: Господин! Не оставляй меня, не надо... Боюсь...
Вит раб своим прежним властелином, потому и заика. Речь eld понятна одному Агафону.
Жалобы невольника возбудили в хозяине неуверенность и сомнения: а стоит идти в Афины? Дом крепкий, запоры и двери новые, но. . . Раб на хозяйстве! Просил, правда, присмотреть демарха, да тот молча буравил его маленькими хитрыми глазенками: и так, дескать, пустая трата времени на разговор с бедняком. Впервые захотелось крикнуть: «Не нищий я! Проданы наследственные земли, но есть золотишко в тайнике. . . Лишь бы уверенность, что будет мир!»
Однако упоминания о спрятанных деньгах не выронил. Каждый день приносит известия о разбоях. Зачем показывать собакам кости? Взять, к примеру, демарха. Богатство его выросло на человеческом горе. Отец его тоже был бедняком. Но тоже многократно избирался предводителем дема. Пусть никто не догадывается о деньгах.. .
Накануне ночью, запершись в подземелье, Агафон вырыл небольшую амфору, отковырнул несколько золотых монет, кажется, полученных за рабыню Дориклею. Теперь этот товар дешевле камней — весна, а тогда. . . Красавица продана выгодно. Который день она на чужом ложе. Эх, нужда!. . А привезена из похода, трофей. Какую сладость источала упругая грудь, с черным пятнышком возле соска. . .
Уже за воротами Агафон ощупал на себе то место, где в гиматии зашиты деньги. . . Правду знают лишь в городе совоокой богини мудрости. Надо идти туда. Послушать Демосфена.
— Помни приказания! Стереги огонь! — крикнул Скифу. — Иначе. . .
Скиф переломился в пояснице, не то лизнув хозяйскую руку шершавым языком, не то поцеловав еетсухими губами. Одинаково противны и его синеватые глаза, и перебитый нос, и костлявая фигура, не знающая, что такое .гимнастические упражнения свободного эллина.
— Беги!
Пестрой ящерицей скользнул по камням тонконогий невольник.
С высокого берега завиднелись белые морские волны — будто гривы еще не приученных к узде фессалийских коней. Вдали, на красноватой водной поверхности, четко проступали горбатые острова.
Куда-то на север тянулись птичьи стаи. Значит, на землю, отбыв положенное время в Аидовом подземелье, возвращается пышнотелая и белогрудая Персефона, единственная "дочь богини земледелия Деметры, а с нею — весна. Будут цветы, тепло, урожаи. Голые ноги рабов раздавят в каменных желобах вино-
градные ягоды — и розовая жидкость наполнит собою в каждом доме всю глиняную посуду. Вдобавок те же рабы, с умащенными и сытыми телами, извлекут из оливкового;*: урожая при помощи прессов изобилие масла. А хлеба говорливые моряки привезут из Понта Евксинского. » .
Агафон ненадолго задержался возле длинноносой гермы. Эта невысокая четырехгранная колонна с головой бога торговли Гермеса врыта в землю еще до персидского нашествия — утверждают старики. Во всяком случае она помнится с тех пор, как начал осознавать свое существование. Он поправил у подножия стертые до блеска камешки, брызнул туда оливкового масла из узкого горлышка пестрого арибалла, бросил сосуд назад в мешок и зашагал, надеясь на скорое возвращение, хоть и отправлялся — позор! — без единого раба.
Недалеко от высокого берега играли в волнах длиннотелые дельфины.
III
— Пожар!
— Горим! Пожар!
Дыма не было, но и на солнечной площади возле театра, и в затененных портиках на просторном рынке, — везде и весь люд в афинском приморском городе Пирее кричал одно и то же.
— Горим!
Никто не видел, как поджигали верфь. Правда, рыжий быстроногий Демад, оратор, но больше выпивоха, показывал место, где стража якобы поймала поджигателей. Он клялся Зевсом, что пятно на камнях — от разбитого лекифа, вот черепки. А в лекифе было масло из Понта. От поднесенного огня оно вспыхивает мгновенно!
Любопытные совали в черное пальцы, старательно обнюхивали жирную кожу, сощуривая глаза, да всем одинаково чудился запах оливы. Получалось — на камнях обыкновенное пятно, каких тысячи в Пирее. Утирали пальцы бородами, сплевывали в рыночную пыль и грязь, намереваясь задать взбучки рыжему лгуну, но пока копили решительность — он пропадал в разбухающей толпе.
— Враки! — орали одни. — Мутят воду прихвостни персидского царя!
— Конечно! Науськивают на Филиппа! Кому поверили — Демаду! \
Зато другие так не горячились.
— Говорят, поджигателей повели в пританей?
— Кто? — высовывали головы нетерпеливые. — Демосфен хочет тратить на вооружение деньги, которые казна дает нам на посещение театра!
— Наш теорикон! Не получится! Закон запрещает!
Богачи не входили в разговоры с голодранцами. С шумом обвивали себя широкой одеждой, стучали твердыми подошвами но отзывчивым камням и жались к таким же, как сами, гражданам, поскольку не дураком сказано: ворон садится к ворону!
А портовый люд кипел. Даже вчерашняя радость от того, что полнились первые белогрудые ласточки, что в Пирев прибыли глубоко сидящие в воде чужеземные корабли, что возвращается весна, созреет новый урожай, из Понта привезут зерна, наступит беззаботная летняя жизнь, — даже вчерашняя радость сегодня покрылась заметной тревогой.
— Война! — водил длинным носом высокий человек, окруженный любопытными, глядящими ему в перекошенный рот.
— Отсохни твой язык! — шипели на него, в негодовании тряся бородами. — Мы тебе здесь устроим войну!
Носатый не страшился угроз:
— Война, бороды! Это козни Филиппа! Демад все вынюхал!
— Демаду не на что погулять! Уж его-то знаем! Наш, пирей-ский. . .
Длинное, будто лошадиная морда, безбородое лицо носатого — все в полосах. То ли в сражениях наставлены знаки, то ли в пьяных потасовках, — кому ведомо? Пожалуй, в сражениях. Может, и сегодня бог войны Арей говорит его противным скрипучим голосом? Кажется, издают трение многочисленные шрамы на коже лица.
Кто намеревался бить носатого — остывали, стоило внимательней разглядеть рубцы. «Воин!» Сомнения пропадали. С таким свяжись, надолго запомнишь. Кричали по-иному:
— Советуешь воевать?
Толпа содрогалась от ненавистного слова:
— Хватит войны!
— Союзники свозят деньги! Наши триеры готовы выйти в море!
— Мы же афиняне! Наша архе руководит демократическими державами!
— "У Филиппа челны, а не корабли! Глядите!
Пирей — город необычный. Архитектор Гишгодам, получив государственный заказ, струйкой белой муки рисовал на песке свой смелый замысел. Напряженными струнами пустил от центральной площади прямые улицы — так и получилось в натуре. Сверху глядеть — и есть чертеж. Бросишь взгляд направо — торговая гавань Канфарос. Слева — две гавани для черных триер с тремя рядами весел на каждом борту. Гаваням названия Зея и Мунихия. Над Мунихией возносятся крепостные стены. В Кан-фаросе темными громадинами прилипли к берегу чужеземные суда, трепеща цветными ветрилами. Подобно муравьям снуют к каменным лавкам рабы с нифосами и мешками на истертых до крови спинах. Грузы пока что прибывают в Афины. Обратно повезут дорогую посуду, украшения, вино. Земля в Аттике богата
глиной. Здесь полно ремесленников, искусных умельцев, Да ещо споро растут оливы. О рабочей силе нечего говорить: рабов избыток!
— Мы — непобедимые!
Белые чайки пугались мощных криков. Плач этих птиц сосредоточен на острых скалах у подножия крепости. Именно в Пи-рее вся державная мощь. И, пока есть на свете хоть один афинянин, — города не одолеть.
— Этого так не оставим! — закричал низенький цирюльник с лысою и гладкою, будто женское колено, головою. — В при-таней, в город!
— В пританей! — подхватили спасительное решение. Цирюльник — умный человек. Цирюльня его на афинской агоре. Имя цирюльнику — Евбул, как и тому гражданину, которого высоко поставил мудрый демос.
— В пританей! Хороший совет! Кто-то не понял, о ком речь.
— Евбул? Откуда он здесь?
Уже двинулась толпа, затянув потуже пояса и сминая каждого перасторопного встречного, придавив насмерть нескольких хилых рабов.
— С вами Евбул?
— Евбул в Пирее! Вот это да!
Даже рабы умерили разговоры о жратве и выпивке. Их стриженые головы — то здесь, то там в рассерженной толпе. А уж вокруг толпы — невольников не сосчитать.
— В пританей! Евбул!
— Преступников судить!
Кто-то попытался доказать, что здесь не может быть Евбула-казначея, но таких не желали слушать.
— В пританей! В пританей!
— В пританей, граждане! — Рыжий Демад уже во главе толпы, рядом с Евбулом да с носатым воином. — В пританей! Созывать народное собрание! Отнимать у врагов имущество! Деньги поделим между собой!
— Делить!
— Отнять!
Будто горный поток. Будто табун диких кентавров — этих необузданных коней, наделенных человеческими торсами, руками и головами.
В богатых подворьях с грохотом запирались тяжелые двери. Повсеместно рычали ошалелые от лая псы.
IV
Агафон медленно брел по пирейской дороге. Его измотал путь, отмеченный лишь невеселыми деревеньками и однообразными придорожными гермами. Угнетал вид опустевших, каменных домишек, одиноких, занесенных пылью, тополей. Но обрадовало то» что перед ним наконец, Афины. Вон на скале, на фоне синего неба, — желтоватэ-белый блестящий акрополь!
В пригороде Еойле, где ютятся чужеземцы-метеки, лавочники да всякий бедньп люд, — кудрявились дымки и заливались кукареканьем петуха:. Хлопая крыльями, эти птицы взлетали на каменные ограды б на плоские кровли. Острые, загнутые книзу клювы неизменно нацелены на солнце.
В предместье — сияние весенней влаги. Она и на статуях^ возле жертвеннишв. Большей частью там виднеются головы бога Гермеса. И на камнях — журчание ручейков. В лужицах колышутся отражения белых тучек. На остатках кирпичной стены, некогда опоясывавшей Афины вместе с Пиреем, — чуткие ящерицы с красиво расписанными спинками. Кое-где поднимется головка змеи, свернутой в тугой блестящий узел.
Только недолю продержится влага. Солнце за одну декаду иссушит камни. Взе живое забьется в тень — под деревья и в портики.
В тесных улотках — почти летнее тепло. Пришлось освободиться от толстою гиматия да тяжелых сандалий и все это подцепить на суковатую палицу-жердину, прихваченную из дому№ идти в одном хитоае и в широкополой крестьянской шляпе. Поток воздуха из расщелины между домами обвеял прохладой голые ноги. Ну босой человек — так что же? Бедняк-хлебороб. Пускай. .. Встречным не догадаться, что этому хлеборобу под силу заказать себе приличную обувь с надписями на подошвах. Идешь — а за тобою на песке печааются буквы. . . Софисты из Платоновой Академии, что на противоположном конце города, подсказали бы хорошую апофегму. К примеру: «Петух — не орел!» Или вот: «Иди за мною — далеко уйдешь!» Они купаются в мудрости, как бедняк в беде. . .
Тем временем захотелось пить. На позеленевшей от времени кровле ближайшею дома сидел задумчивый старик в зеленом же древнем хитоне. Из низенькой трубы у его ног вырывался дым, и казалось, будто старик присел к костру. Обогнув рыжеватую лужу, в которой белые тучки отражались красноватыми тряпками, путник награвился к намеченному дому. Вдруг старик на крыше завопил тонким голосом, выбрасывая руку точно в том направлении, откуда прибыл Агафон.
— И-и-и-и!
Агафону почудглось, что оттуда несется море. Он оглянулся — из-за бугра вырастает толпа, во главе которой трое: один низенький, шустрый, второй — высокий, бритый и носатый, приметный издали, о третьем же скажешь одно: рыжий!
— Куда вы? — посыпались вопросы с крыш, от заборов, а толпа выдыхала в тысячи глоток:
— В пританей!
1V
— Узнаем, кто ловит наймитов царя Филиппа! Нет их!
— Были! Демосфен поймал!
— Демад видел!
Агафон не понимал ничего. Толпа противоречила сама сe6e. Настигнув высокого, Агафон ухватился за его гиматий:
— Куда ведешь?
Тот оглянулся, не останавливаясь. Белые рубцы уродовали длинный красный нос. На лице — возбуждение и радость.
— Демарат! — отпустил Агафон край воинского гиматия. — Брат. . . Это ты, — сказал уже тише, еще не веря, что встретил брата, которого давно не видел, вспоминая, как они ругались, когда делили отцовское имущество. Отец, тоже Демарат по имени, накопил много добра. . .
— Сами бегут! Наши стратеги служат Афродите, не Арею! Филипп посылает своих рабов жечь наши корабли!
— Какие корабли? — не отставал Агафон, решив, что происходящее в Афинах важнее давних семейных дрязг.
— Государственные! Какие же! В Пирее! Триеры. . Агафону потемнело в глазах: где же мир?; Статуя богини
Эйрене. А стела с договором. Жгут триеры?
— Ты видел?
Демарат, не останавливаясь, надрывался в крике:
— Вот, граждане! Верьте заправилам! Запрягут в ярмо и сами отведут к Филиппу! И кнут ему вручат! Вас подгонять!
Агафон тоже заторопился. На кого-то налетал, наскакивал. Толкали и его. Отдавили пальцы. Все люди крепкие, многие в сандалиях. Портовые грузчики, моряки, гребцы с триер. Народ отчаянный, молодой. Среди моряков не отыскать седого. А вокруг _ рабы. И те, которые сопровождают своего господина, и те, кого послали на рынок.
Вскоре стало понятно, что граждане в толпе разделены на две тасти. Одна считает Филиппа обманщиком, требует немедленного объявления негодяю войны. Другая не желает и слушать о поджигателях. Это, мол, вымыслы охотников повоевать! Что ж, примером Демарат: вечный наемник! Никогда не манила его работа на хлеборобской ниве или в оливковом саду. Э, сколько таких скитается по Элладе. . .
— Кто видел поджигателей? — рассердился Агафон и палицей преградил дорогу сразу нескольким крикунам.
— Никто! — закричал один, но его перебили: — Демад видел!
— Демад? А где же он сам?
— Вот! Рыжий!
— Не поймали! Не видели!
Демад бил себя в грудь кулаками и вращал глазищами:
— Все это видели!
— Все видели! —- подхватывали его слова. С такими криками достигли Пникса, просторного холма недалеко от акрополя, где народные собрания проводятся с тех пор, как их переместили сюда с тесной агоры. Рабы остановились не имея нрава войти на Пникс. Свободные граждане тут же свалились на каменные скамейки, хватая ртами целебный воздух.
Но били среди них и крепконогие. Они, во главе с Демадом,, бросились на агору, в круглый высокий толос — пританей, в булевтерион, в стратегион, к Евбулу-казначею с требованием созвать народное собрание.
— Демад! — понеслось вслед. — Ты уж хорошо распиши!
— Я скажу! — обещал он. — Все видели! Все подтвердят! Упавшие на выгретые солнцем скамейки пришли в себя через непродолжительное время. Громче всех драл глотку Демарат* Агафон притулился к вырубленному из камня подножию трибуны, потому оказался в центре перепалки — все невольно глядели на него. Крикунов перекрыл своим голосом цирюльник Евбул, чье имя в памяти Агафона: не раз забредал в его неказистый домишко на пыльной агоре.
— Граждане! — завопил коротышка от ступенек трибуны,, выбросив вперед длинную руку с расставленными, как ножницы,, пальцами. — Злые люди толкают нас на войну! Оглянитесь вокруг! Эйрене милая! Боги сотворили мир для счастья! Предатели^ получившие от персов золото, клевещут на царя Филиппа! Демосфен — первый!
«Что он говорит? —■ не поверил Агафон, вжимаясь в горячий камень. — Демосфен подкуплен? Я слушал его. . . Он умолял не разрывать с Филиппом мира. Эйрене милая. . .»
Но Агафон не успел раскрыть рта. Речь цирюльника заглушили сотни голосов. Особенно выделялся крик Демарата. Видать* дорогой братец способен только на рев. Связать несколько слов для него с детства было не просто. Вот кулаки его — о. . . Агафон старался определить, каких голосов больше — за мир или за войну, но не понял и этого: кричали одновременно все, размахивали руками, трясли бородами. Демарат хватал кого-то за складки гиматия. У него не вырвешься.
Б толпе сверкнули глаза высокого странника, который недавно завернул было с товарищем во двор к Агафону. Там сразу послышался удар, перекрывший мощью прочие быстрые звуки. Затре-щала ткань. Прорезался стон. Взметнулись над головами новые клочья бород.
Агафон подумал, что ему, деревенскому, перепадет больше всех. На защиту не станет даже Демарат. Впрочем, может, тот и не узнал родного брата. Агафон ловко взобрался на трибуну. Внизу кого-то опрокинули к основанию Зевсовой статуи. Кудрявая каменная голова крупно закачалась, будто Зевс изготовлялся двинуть неучтивца в морду. Агафон уже засомневался, удастся ли ему пересидеть драку, уберечься от увечья, как вдруг заметил, что от агоры несутся те, кто был послан требовать созыва народного' собрания, а их преследуют светлобородые скифы с дубовыми палицами в руках, такие смешные в пестрых красноватых штанах среди голоногого афинского люда.
— Скифы! — вырвался из Агафона радостный крик. —
Ски-ифы!
Он слышал еще в деревне, что власти намного увеличили число городских стражей — скифов. Теперь они вооружены не только деревянными палицами, но и луками, стрелами, даже мечами.
— Ски-ифы!
Никто не расслышал голоса Агафона. По-прежнему летели клочья бород, раздавались стоны.
А скифы, просочившись сквозь толпу встревоженных рабов. и едва соприкоснувшись со свободными афинянами, замахали палицами, выкладываясь в мощных ударах. Под всеобщие крики одну палицу у них вырвал Демарат, полагая, наверно, что прочие граждане его поддержат. Но скифы опрокинули наземь самого Демарата.
— И-и-и-и!
Удары посыпались гораздо чаще
V
Может быть, потому так цепко, чуть поворачивая высокую гордую шею и подставляя щекотанью ветра густые кудри, всматривается Демосфен в свою новую рабыню, Гиперидов подарок,*— что как раз поднимается чистое солнце. Под его лучами по-весеннему пахнут плоские поля и бугристые, окруженные тополями, виноградники. Незримые испарения дурманят человеческие головы. . .
Да, Гиперид — верный друг, мыслится ему. Путешествуя берегами Понта, из эллинского города Ольвии, соседствующего со скифскими племенами, прислал он эту девушку. Вот она пересекает двор, путаясь в дорогом хитоне, — интересно, которая невольница носила его прежде? — однако не отрывает глаз от желтой земли, где красные камешки сверкают мозаикой в богатом доме. Рабыня тоненькая, но с удлиненными бедрами и приятной белой шеей. Чувствуется: груди у нее небольшие, но твердые, как первые яблочки из молодого сада. Высокая копна волос блестящего желтоватого цвета, а не того, мертвого, хотя тоже светлого, который привычно видеть у молодых гетер. Гетеры моют волосы в египетских да финикийских настоях трав. На голове рабыни несколько вызолоченных гребней. Блеск золота облагораживает прическу.
Демосфен прогуливается вдоль низкого портика. Его одолевают мысли. . . Краснобородый корабельщик, привезший подарок, передал еще письмо на четырех восковых дощечках. Гиперид изве-
TO be cоntinued....
Про хороших греков и плохих македонян. Но у каждого своя точка зрения.
ЭЙРЕНЕ — БОГИНЯ МИРА
Какую радость доставляет нам твой приход, о возлюбленная богиня!
Аристофан. «Мир», гимн в честь богини Мире
Словами никому не выразить тех бедствий, которые там происходят,
Демосфен. Речь «О преступном посольстве)
Аристофан. «Мир», гимн в честь богини Мире
Словами никому не выразить тех бедствий, которые там происходят,
Демосфен. Речь «О преступном посольстве)
I
За каменным порогом стояли бородачи в островерхих шапках.
— Во имя Зевса, — начал неуверенно один из них, очень высокий ростом, но Агафон оборвал его, уступая дорогу в своежилище.
— Заходите, чего уж.
Внизу, в темноте, шумело море.
Мимо подворья днем и ночью тянутся люди. Будто вся Эллада сорвалась с насиженных мест. И кто среди путников существе подневольное, а кто — человек свободный, — поди разберись.
— Строения ничего. . . Ты хозяин?
Им удивительно, что в просторном доме не мелькают рабы,
— Жена в Аиде. . . И сын.
Странники засопели в бороды, жалея безвременно ушедших, взлохмаченные шапки держали уже в руках.
Масла в черепке оставалось на донышке — камышовый фитиль, шипя, выбросил длинные синие искры. Хозяин торопливо усадил пришельцев и принес в щербатом кратере вина, немного еды. Он стыдился своей рабьей угодливости, однако прислуживал. Потому что в хозяйстве уцелели лишь крохи земли. Голодные невольники разбрелись. В боковой кладовушке, в тряпье и пыли, — один Скиф, которого не добудиться. Благодарение Зевсу — не устремил в безумство бега последнего раба. А пока гы здесь владелец — обеспечь путникам пристанище.
— Куда направляетесь?
— В Афины, — откликнулся высокий, утирая шапкой бороду и усы. И сразу выплеснул свою боль: —Мы из Херсонеса Фракийского! Обида эллинам от македонского царя Филиппа. Захватил, вор, афинские города поработил свободных людей Вдобавок и на тех землях, которые еще в руках^нашего государства не дает покоя.,
читать дальшеОба странника вскинули головы|и решительно отодвинули посуду, едва насытившись скудною пищею, — будто их уже настигает беда.
—- ¥ нас мир! — Еще спокойно, как неразумным детям, принялся объяснять хозяин положение государственных дел, вдруг почувствовав себя полноправным гражданином. — На агоре статуи богини мира Эйрене, слышали? Больших денег потребовал скульптор Кефисодот! А рядом — каменная стела с мирным договором.
Лишился Агафон прежнего счастья — кто-то из предков нагрешил, без вины боги не карают! — но все же он снова увидел беспредельное море мужских голов, яркие веревки, тщательно натянутые от колышка к колышку, различил благородных седых архонтов, ряды булевтов, на трибуне — сменяющихся ораторов под яркими свежими венками, — это народное собрание, эккле-сия! Именно там принимали македонских послов Пармениона и Антипатра. Волей богов и демоса утвержден договор, названный Филократовым, поскольку Филократа посылали граждане в Македонию во главе посольства!
Лично Агафон смотрел с ненавистью на слуг македонского царя. Имелась причина. Воевал против северных недругов. . .
От безобидных, кажется, разъяснений, пришельцы вскочили на ноги:
— То — предательство!
— Филократ подкуплен Филиппом!
Такого не подобает терпеть ушам гражданина. Провинился вскоре Филократ, изгнан из государства, но мир существует. . , Какая радость в доме, где паутина обволакивает стоящее в углу копье!
— Зевс оберегает странников. Но уважайте государство. . .
Гости зачастили:
— Не о государстве речь! Мы тоже афиняне, только живем на отдаленных землях. По всему побережью Эгейского моря стонет эллинство. В рабстве женщины и дети. Одна надежда — Афины.
Пугливым зайчиком содрогался огонь светильника от хриплых голосов. Словно дикие звери, ускользнувшие из горных лесов, дергались огромные тени по слабо освещенным стенам и нависающему потолку.
Агафон успел подумать, что перед ним боги в одеждах путешественников, — случается подобное, если верить поэтам! Да, коли разговор о войне, — кто удержит негодование даже перед ликами богов?
— Странники! Сколько на море волн — столько сейчас на дорогах эллинов. . . И мне, видать, суждено превратиться в нищего. Я пропадал в походах, а хозяйство хирело. Лучшие земли. . . А брат мой так и не вернулся к труду земледельца. . . Пусть погибнут военные забавы! Каждый эллин скажет сейчас такое. Эйрене ведет за собой само богатство — его жирного бога Плутоса. С Плутосом на руках стоит она в пределах афинской агоры.
Хозяин унизился, повысив тон. На странников вообще не кричат в эллинских домах. Так можно навлечь немилость Зевса.
Агафон умерил голос, как возница сдерживает в опасномтместе ретивых коней.
Но странники напирали — словно мрак подземного царства»
— Ты не эллин, бородатое чучело! Твои дети. . .
— Мои дети! — Агафон бросился на жилистую руку, выставленную перед ним и дразнящую своим резким и частым движением, да удержал кто-то из невидимых богов. — Мой сын в Аиде!.— напомнил потише, но все же громче, нежели дозволено приличиями.
Высокий гость гремел:
— Лучше тебе не иметь потомства! Наплодишь рабов! Филипп спит, а на уме у него одно: как покорить Афины! Мы к Демосфену. . .
— Демосфен тоже за мир! — в угаре сипел Агафон. — Слышали мои уши! Он убеждал демос. Он был в Филократовом посольстве. . .
— Враки! То мудрый человек! Он знает, к чему стремится Филипп! Он полностью осудил Филократовы условия.
Странники, оба в надвинутых на глаза шапках, забросили за плечи мешки и двинулись к выходу. Впереди оказался тот, что пониже.
— Стойте! — обдало хозяина потом. — Скажут люди: изгнаны путники! Грех на афинский демос. . .
Гости шагнули в прохладную тьму за высоким каменным порогом и сразу исчезли, словно погрузились в воду.
В то же мгновение на утлом черепке выгнул спину умирающий огонек. Упала тишина. Только отдаленно шумело море.
II
На третий день Агафон отправился в Афины. Он нуждался в помощи чужого ума.
Обращался, правда, к соседям — да у них, на донышках пыльных пифосов — пузатых глиняных бочек — считанные ячменные зернышки, оттого и грызут душу заботы: как жить дальше? Чем кормить семью и рабов, хотя число работников уменьшилось в несколько раз.
Бедствует афинская архё. В нищете Эллада.
Наведался к демарху — у того гордо подвернута нижняя губа, словно ему известна какая-то тайна.
Многие прохожие упоминают имя Демосфена. . . Человек жив надеждой.
Вставало яркое солнце. Его сияние пронизывало тонкие тучки, подобные тканям из финикийского города Сидона.
Агафон долго торчал возле семейного огня. Во дворе у него тоже пустые пифосы и амфоры, в которых ветры творят безутешные песни. . .
Верным псом плелся позади тонконогий Скиф в покрытом яаплптпмл гиматии. Он дрожал от утреннего холода и скулил: Господин! Не оставляй меня, не надо... Боюсь...
Вит раб своим прежним властелином, потому и заика. Речь eld понятна одному Агафону.
Жалобы невольника возбудили в хозяине неуверенность и сомнения: а стоит идти в Афины? Дом крепкий, запоры и двери новые, но. . . Раб на хозяйстве! Просил, правда, присмотреть демарха, да тот молча буравил его маленькими хитрыми глазенками: и так, дескать, пустая трата времени на разговор с бедняком. Впервые захотелось крикнуть: «Не нищий я! Проданы наследственные земли, но есть золотишко в тайнике. . . Лишь бы уверенность, что будет мир!»
Однако упоминания о спрятанных деньгах не выронил. Каждый день приносит известия о разбоях. Зачем показывать собакам кости? Взять, к примеру, демарха. Богатство его выросло на человеческом горе. Отец его тоже был бедняком. Но тоже многократно избирался предводителем дема. Пусть никто не догадывается о деньгах.. .
Накануне ночью, запершись в подземелье, Агафон вырыл небольшую амфору, отковырнул несколько золотых монет, кажется, полученных за рабыню Дориклею. Теперь этот товар дешевле камней — весна, а тогда. . . Красавица продана выгодно. Который день она на чужом ложе. Эх, нужда!. . А привезена из похода, трофей. Какую сладость источала упругая грудь, с черным пятнышком возле соска. . .
Уже за воротами Агафон ощупал на себе то место, где в гиматии зашиты деньги. . . Правду знают лишь в городе совоокой богини мудрости. Надо идти туда. Послушать Демосфена.
— Помни приказания! Стереги огонь! — крикнул Скифу. — Иначе. . .
Скиф переломился в пояснице, не то лизнув хозяйскую руку шершавым языком, не то поцеловав еетсухими губами. Одинаково противны и его синеватые глаза, и перебитый нос, и костлявая фигура, не знающая, что такое .гимнастические упражнения свободного эллина.
— Беги!
Пестрой ящерицей скользнул по камням тонконогий невольник.
С высокого берега завиднелись белые морские волны — будто гривы еще не приученных к узде фессалийских коней. Вдали, на красноватой водной поверхности, четко проступали горбатые острова.
Куда-то на север тянулись птичьи стаи. Значит, на землю, отбыв положенное время в Аидовом подземелье, возвращается пышнотелая и белогрудая Персефона, единственная "дочь богини земледелия Деметры, а с нею — весна. Будут цветы, тепло, урожаи. Голые ноги рабов раздавят в каменных желобах вино-
градные ягоды — и розовая жидкость наполнит собою в каждом доме всю глиняную посуду. Вдобавок те же рабы, с умащенными и сытыми телами, извлекут из оливкового;*: урожая при помощи прессов изобилие масла. А хлеба говорливые моряки привезут из Понта Евксинского. » .
Агафон ненадолго задержался возле длинноносой гермы. Эта невысокая четырехгранная колонна с головой бога торговли Гермеса врыта в землю еще до персидского нашествия — утверждают старики. Во всяком случае она помнится с тех пор, как начал осознавать свое существование. Он поправил у подножия стертые до блеска камешки, брызнул туда оливкового масла из узкого горлышка пестрого арибалла, бросил сосуд назад в мешок и зашагал, надеясь на скорое возвращение, хоть и отправлялся — позор! — без единого раба.
Недалеко от высокого берега играли в волнах длиннотелые дельфины.
III
— Пожар!
— Горим! Пожар!
Дыма не было, но и на солнечной площади возле театра, и в затененных портиках на просторном рынке, — везде и весь люд в афинском приморском городе Пирее кричал одно и то же.
— Горим!
Никто не видел, как поджигали верфь. Правда, рыжий быстроногий Демад, оратор, но больше выпивоха, показывал место, где стража якобы поймала поджигателей. Он клялся Зевсом, что пятно на камнях — от разбитого лекифа, вот черепки. А в лекифе было масло из Понта. От поднесенного огня оно вспыхивает мгновенно!
Любопытные совали в черное пальцы, старательно обнюхивали жирную кожу, сощуривая глаза, да всем одинаково чудился запах оливы. Получалось — на камнях обыкновенное пятно, каких тысячи в Пирее. Утирали пальцы бородами, сплевывали в рыночную пыль и грязь, намереваясь задать взбучки рыжему лгуну, но пока копили решительность — он пропадал в разбухающей толпе.
— Враки! — орали одни. — Мутят воду прихвостни персидского царя!
— Конечно! Науськивают на Филиппа! Кому поверили — Демаду! \
Зато другие так не горячились.
— Говорят, поджигателей повели в пританей?
— Кто? — высовывали головы нетерпеливые. — Демосфен хочет тратить на вооружение деньги, которые казна дает нам на посещение театра!
— Наш теорикон! Не получится! Закон запрещает!
Богачи не входили в разговоры с голодранцами. С шумом обвивали себя широкой одеждой, стучали твердыми подошвами но отзывчивым камням и жались к таким же, как сами, гражданам, поскольку не дураком сказано: ворон садится к ворону!
А портовый люд кипел. Даже вчерашняя радость от того, что полнились первые белогрудые ласточки, что в Пирев прибыли глубоко сидящие в воде чужеземные корабли, что возвращается весна, созреет новый урожай, из Понта привезут зерна, наступит беззаботная летняя жизнь, — даже вчерашняя радость сегодня покрылась заметной тревогой.
— Война! — водил длинным носом высокий человек, окруженный любопытными, глядящими ему в перекошенный рот.
— Отсохни твой язык! — шипели на него, в негодовании тряся бородами. — Мы тебе здесь устроим войну!
Носатый не страшился угроз:
— Война, бороды! Это козни Филиппа! Демад все вынюхал!
— Демаду не на что погулять! Уж его-то знаем! Наш, пирей-ский. . .
Длинное, будто лошадиная морда, безбородое лицо носатого — все в полосах. То ли в сражениях наставлены знаки, то ли в пьяных потасовках, — кому ведомо? Пожалуй, в сражениях. Может, и сегодня бог войны Арей говорит его противным скрипучим голосом? Кажется, издают трение многочисленные шрамы на коже лица.
Кто намеревался бить носатого — остывали, стоило внимательней разглядеть рубцы. «Воин!» Сомнения пропадали. С таким свяжись, надолго запомнишь. Кричали по-иному:
— Советуешь воевать?
Толпа содрогалась от ненавистного слова:
— Хватит войны!
— Союзники свозят деньги! Наши триеры готовы выйти в море!
— Мы же афиняне! Наша архе руководит демократическими державами!
— "У Филиппа челны, а не корабли! Глядите!
Пирей — город необычный. Архитектор Гишгодам, получив государственный заказ, струйкой белой муки рисовал на песке свой смелый замысел. Напряженными струнами пустил от центральной площади прямые улицы — так и получилось в натуре. Сверху глядеть — и есть чертеж. Бросишь взгляд направо — торговая гавань Канфарос. Слева — две гавани для черных триер с тремя рядами весел на каждом борту. Гаваням названия Зея и Мунихия. Над Мунихией возносятся крепостные стены. В Кан-фаросе темными громадинами прилипли к берегу чужеземные суда, трепеща цветными ветрилами. Подобно муравьям снуют к каменным лавкам рабы с нифосами и мешками на истертых до крови спинах. Грузы пока что прибывают в Афины. Обратно повезут дорогую посуду, украшения, вино. Земля в Аттике богата
глиной. Здесь полно ремесленников, искусных умельцев, Да ещо споро растут оливы. О рабочей силе нечего говорить: рабов избыток!
— Мы — непобедимые!
Белые чайки пугались мощных криков. Плач этих птиц сосредоточен на острых скалах у подножия крепости. Именно в Пи-рее вся державная мощь. И, пока есть на свете хоть один афинянин, — города не одолеть.
— Этого так не оставим! — закричал низенький цирюльник с лысою и гладкою, будто женское колено, головою. — В при-таней, в город!
— В пританей! — подхватили спасительное решение. Цирюльник — умный человек. Цирюльня его на афинской агоре. Имя цирюльнику — Евбул, как и тому гражданину, которого высоко поставил мудрый демос.
— В пританей! Хороший совет! Кто-то не понял, о ком речь.
— Евбул? Откуда он здесь?
Уже двинулась толпа, затянув потуже пояса и сминая каждого перасторопного встречного, придавив насмерть нескольких хилых рабов.
— С вами Евбул?
— Евбул в Пирее! Вот это да!
Даже рабы умерили разговоры о жратве и выпивке. Их стриженые головы — то здесь, то там в рассерженной толпе. А уж вокруг толпы — невольников не сосчитать.
— В пританей! Евбул!
— Преступников судить!
Кто-то попытался доказать, что здесь не может быть Евбула-казначея, но таких не желали слушать.
— В пританей! В пританей!
— В пританей, граждане! — Рыжий Демад уже во главе толпы, рядом с Евбулом да с носатым воином. — В пританей! Созывать народное собрание! Отнимать у врагов имущество! Деньги поделим между собой!
— Делить!
— Отнять!
Будто горный поток. Будто табун диких кентавров — этих необузданных коней, наделенных человеческими торсами, руками и головами.
В богатых подворьях с грохотом запирались тяжелые двери. Повсеместно рычали ошалелые от лая псы.
IV
Агафон медленно брел по пирейской дороге. Его измотал путь, отмеченный лишь невеселыми деревеньками и однообразными придорожными гермами. Угнетал вид опустевших, каменных домишек, одиноких, занесенных пылью, тополей. Но обрадовало то» что перед ним наконец, Афины. Вон на скале, на фоне синего неба, — желтоватэ-белый блестящий акрополь!
В пригороде Еойле, где ютятся чужеземцы-метеки, лавочники да всякий бедньп люд, — кудрявились дымки и заливались кукареканьем петуха:. Хлопая крыльями, эти птицы взлетали на каменные ограды б на плоские кровли. Острые, загнутые книзу клювы неизменно нацелены на солнце.
В предместье — сияние весенней влаги. Она и на статуях^ возле жертвеннишв. Большей частью там виднеются головы бога Гермеса. И на камнях — журчание ручейков. В лужицах колышутся отражения белых тучек. На остатках кирпичной стены, некогда опоясывавшей Афины вместе с Пиреем, — чуткие ящерицы с красиво расписанными спинками. Кое-где поднимется головка змеи, свернутой в тугой блестящий узел.
Только недолю продержится влага. Солнце за одну декаду иссушит камни. Взе живое забьется в тень — под деревья и в портики.
В тесных улотках — почти летнее тепло. Пришлось освободиться от толстою гиматия да тяжелых сандалий и все это подцепить на суковатую палицу-жердину, прихваченную из дому№ идти в одном хитоае и в широкополой крестьянской шляпе. Поток воздуха из расщелины между домами обвеял прохладой голые ноги. Ну босой человек — так что же? Бедняк-хлебороб. Пускай. .. Встречным не догадаться, что этому хлеборобу под силу заказать себе приличную обувь с надписями на подошвах. Идешь — а за тобою на песке печааются буквы. . . Софисты из Платоновой Академии, что на противоположном конце города, подсказали бы хорошую апофегму. К примеру: «Петух — не орел!» Или вот: «Иди за мною — далеко уйдешь!» Они купаются в мудрости, как бедняк в беде. . .
Тем временем захотелось пить. На позеленевшей от времени кровле ближайшею дома сидел задумчивый старик в зеленом же древнем хитоне. Из низенькой трубы у его ног вырывался дым, и казалось, будто старик присел к костру. Обогнув рыжеватую лужу, в которой белые тучки отражались красноватыми тряпками, путник награвился к намеченному дому. Вдруг старик на крыше завопил тонким голосом, выбрасывая руку точно в том направлении, откуда прибыл Агафон.
— И-и-и-и!
Агафону почудглось, что оттуда несется море. Он оглянулся — из-за бугра вырастает толпа, во главе которой трое: один низенький, шустрый, второй — высокий, бритый и носатый, приметный издали, о третьем же скажешь одно: рыжий!
— Куда вы? — посыпались вопросы с крыш, от заборов, а толпа выдыхала в тысячи глоток:
— В пританей!
1V
— Узнаем, кто ловит наймитов царя Филиппа! Нет их!
— Были! Демосфен поймал!
— Демад видел!
Агафон не понимал ничего. Толпа противоречила сама сe6e. Настигнув высокого, Агафон ухватился за его гиматий:
— Куда ведешь?
Тот оглянулся, не останавливаясь. Белые рубцы уродовали длинный красный нос. На лице — возбуждение и радость.
— Демарат! — отпустил Агафон край воинского гиматия. — Брат. . . Это ты, — сказал уже тише, еще не веря, что встретил брата, которого давно не видел, вспоминая, как они ругались, когда делили отцовское имущество. Отец, тоже Демарат по имени, накопил много добра. . .
— Сами бегут! Наши стратеги служат Афродите, не Арею! Филипп посылает своих рабов жечь наши корабли!
— Какие корабли? — не отставал Агафон, решив, что происходящее в Афинах важнее давних семейных дрязг.
— Государственные! Какие же! В Пирее! Триеры. . Агафону потемнело в глазах: где же мир?; Статуя богини
Эйрене. А стела с договором. Жгут триеры?
— Ты видел?
Демарат, не останавливаясь, надрывался в крике:
— Вот, граждане! Верьте заправилам! Запрягут в ярмо и сами отведут к Филиппу! И кнут ему вручат! Вас подгонять!
Агафон тоже заторопился. На кого-то налетал, наскакивал. Толкали и его. Отдавили пальцы. Все люди крепкие, многие в сандалиях. Портовые грузчики, моряки, гребцы с триер. Народ отчаянный, молодой. Среди моряков не отыскать седого. А вокруг _ рабы. И те, которые сопровождают своего господина, и те, кого послали на рынок.
Вскоре стало понятно, что граждане в толпе разделены на две тасти. Одна считает Филиппа обманщиком, требует немедленного объявления негодяю войны. Другая не желает и слушать о поджигателях. Это, мол, вымыслы охотников повоевать! Что ж, примером Демарат: вечный наемник! Никогда не манила его работа на хлеборобской ниве или в оливковом саду. Э, сколько таких скитается по Элладе. . .
— Кто видел поджигателей? — рассердился Агафон и палицей преградил дорогу сразу нескольким крикунам.
— Никто! — закричал один, но его перебили: — Демад видел!
— Демад? А где же он сам?
— Вот! Рыжий!
— Не поймали! Не видели!
Демад бил себя в грудь кулаками и вращал глазищами:
— Все это видели!
— Все видели! —- подхватывали его слова. С такими криками достигли Пникса, просторного холма недалеко от акрополя, где народные собрания проводятся с тех пор, как их переместили сюда с тесной агоры. Рабы остановились не имея нрава войти на Пникс. Свободные граждане тут же свалились на каменные скамейки, хватая ртами целебный воздух.
Но били среди них и крепконогие. Они, во главе с Демадом,, бросились на агору, в круглый высокий толос — пританей, в булевтерион, в стратегион, к Евбулу-казначею с требованием созвать народное собрание.
— Демад! — понеслось вслед. — Ты уж хорошо распиши!
— Я скажу! — обещал он. — Все видели! Все подтвердят! Упавшие на выгретые солнцем скамейки пришли в себя через непродолжительное время. Громче всех драл глотку Демарат* Агафон притулился к вырубленному из камня подножию трибуны, потому оказался в центре перепалки — все невольно глядели на него. Крикунов перекрыл своим голосом цирюльник Евбул, чье имя в памяти Агафона: не раз забредал в его неказистый домишко на пыльной агоре.
— Граждане! — завопил коротышка от ступенек трибуны,, выбросив вперед длинную руку с расставленными, как ножницы,, пальцами. — Злые люди толкают нас на войну! Оглянитесь вокруг! Эйрене милая! Боги сотворили мир для счастья! Предатели^ получившие от персов золото, клевещут на царя Филиппа! Демосфен — первый!
«Что он говорит? —■ не поверил Агафон, вжимаясь в горячий камень. — Демосфен подкуплен? Я слушал его. . . Он умолял не разрывать с Филиппом мира. Эйрене милая. . .»
Но Агафон не успел раскрыть рта. Речь цирюльника заглушили сотни голосов. Особенно выделялся крик Демарата. Видать* дорогой братец способен только на рев. Связать несколько слов для него с детства было не просто. Вот кулаки его — о. . . Агафон старался определить, каких голосов больше — за мир или за войну, но не понял и этого: кричали одновременно все, размахивали руками, трясли бородами. Демарат хватал кого-то за складки гиматия. У него не вырвешься.
Б толпе сверкнули глаза высокого странника, который недавно завернул было с товарищем во двор к Агафону. Там сразу послышался удар, перекрывший мощью прочие быстрые звуки. Затре-щала ткань. Прорезался стон. Взметнулись над головами новые клочья бород.
Агафон подумал, что ему, деревенскому, перепадет больше всех. На защиту не станет даже Демарат. Впрочем, может, тот и не узнал родного брата. Агафон ловко взобрался на трибуну. Внизу кого-то опрокинули к основанию Зевсовой статуи. Кудрявая каменная голова крупно закачалась, будто Зевс изготовлялся двинуть неучтивца в морду. Агафон уже засомневался, удастся ли ему пересидеть драку, уберечься от увечья, как вдруг заметил, что от агоры несутся те, кто был послан требовать созыва народного' собрания, а их преследуют светлобородые скифы с дубовыми палицами в руках, такие смешные в пестрых красноватых штанах среди голоногого афинского люда.
— Скифы! — вырвался из Агафона радостный крик. —
Ски-ифы!
Он слышал еще в деревне, что власти намного увеличили число городских стражей — скифов. Теперь они вооружены не только деревянными палицами, но и луками, стрелами, даже мечами.
— Ски-ифы!
Никто не расслышал голоса Агафона. По-прежнему летели клочья бород, раздавались стоны.
А скифы, просочившись сквозь толпу встревоженных рабов. и едва соприкоснувшись со свободными афинянами, замахали палицами, выкладываясь в мощных ударах. Под всеобщие крики одну палицу у них вырвал Демарат, полагая, наверно, что прочие граждане его поддержат. Но скифы опрокинули наземь самого Демарата.
— И-и-и-и!
Удары посыпались гораздо чаще
V
Может быть, потому так цепко, чуть поворачивая высокую гордую шею и подставляя щекотанью ветра густые кудри, всматривается Демосфен в свою новую рабыню, Гиперидов подарок,*— что как раз поднимается чистое солнце. Под его лучами по-весеннему пахнут плоские поля и бугристые, окруженные тополями, виноградники. Незримые испарения дурманят человеческие головы. . .
Да, Гиперид — верный друг, мыслится ему. Путешествуя берегами Понта, из эллинского города Ольвии, соседствующего со скифскими племенами, прислал он эту девушку. Вот она пересекает двор, путаясь в дорогом хитоне, — интересно, которая невольница носила его прежде? — однако не отрывает глаз от желтой земли, где красные камешки сверкают мозаикой в богатом доме. Рабыня тоненькая, но с удлиненными бедрами и приятной белой шеей. Чувствуется: груди у нее небольшие, но твердые, как первые яблочки из молодого сада. Высокая копна волос блестящего желтоватого цвета, а не того, мертвого, хотя тоже светлого, который привычно видеть у молодых гетер. Гетеры моют волосы в египетских да финикийских настоях трав. На голове рабыни несколько вызолоченных гребней. Блеск золота облагораживает прическу.
Демосфен прогуливается вдоль низкого портика. Его одолевают мысли. . . Краснобородый корабельщик, привезший подарок, передал еще письмо на четырех восковых дощечках. Гиперид изве-
TO be cоntinued....
@настроение: Последни день отпуска...
@темы: Античность, История, Литература
в описании соответствующей позиции при коитусе (…) Вряд ли можно сомневаться, что эта сцена содержит намек на победу афинян над персами в битве при р. Евримедонт на южном побережье Анатолии (…) Евримедонт, азиатская река, на которой персы потерпели поражение, в данном случае метонимически заменяет всю Персию, которую афиняне «поимели».» (А.И.Иванчик. Кем были "скифские" лучники на аттических вазах эпохи архаики // ВДИ 2002, 4, с. 34-35)
Когда-то смотрела его как чудесный сон... 
И вдруг озаряется счастливой улыбкой:
