Где этот игровой автомат?

Хочу такого плюшевого Магнитика


В Обзоры:

[L]КаМея[/L] <a href="http://kamea.diary.ru/p211050285.htm">хочет</a> плюшевого Магнето

@темы: Люди Икс, Веселое, X-men

---

Давно у меня греческого не было

Найдено возможное захоронение жертв "Килоновой скверны"
Надо же

@темы: Античность, Древняя Греция

---

Обнимашечки

Я, в сущности, могу называться слэшером с большой натяжкой. Да, я слэш читаю (другого-то особо не пишут) и даже сама пишу. Но предпочитаю я всё-таки джен и уж точно отродясь не стремилась случать всех мужчинок, случайно оказавшихся в одном кадре или как-то ещё рядышком. Но тут...



Я просто таю и плавлюсь от умиления и хочу сюсюкать что-то невразумительное: ах, пусечки! няшечки! у-тю-тю... как они миленько лапаются
Пойду кину заявку на ЗФБ

@темы: Веселое, История, Люди

---

Икс-мены на распутье

Пациент скорее мёртв, чем жив... впрочем, в комиксах все умирают ненадолго.
Как пишут в THR, Фоксы затевают перезагрузку франшизы, ибо. Вроде бы. Пока что всё ограничивается слухами, и походу, Фоксы сами не знают, куда идти дальше. Мне, в принципе, без разницы, куда, потому что хуже всё равно уже некуда. Одно хорошо - Сингер в проекте больше не участвует (понял, наконец, что выдохся, или попросили на выход?) Другое плохо - Кинберга попросить на выход некому, и новый сценарий пишет он. Правда, непонятно, для кого: контракты Макового, Фасси и Лоуренс истекли, а заключать их по новой будет накладно. Макового будет не хватать, но на уход говноеда и толстозадой я весьма надеюсь. Помимо этого, чисто любопытно, будет ли что-то ещё, кроме черика и росомашки.
Росомаха, кстати, собирается уйти красиво: трейлер последнего сольника весьма многообещающ. Вот уж не ожидала от Мэнголда. Конечно, трейлер - это ещё не всё, но шансы хорошие.
Короче, закопайте уже франшизу. И выкопайте что-нибудь новое.

В Обзоры:

[L]КаМея[/L] <a href="http://kamea.diary.ru/p211030312.htm">надеется</a> на ребут франшизы

@темы: Люди Икс, Wolverine, Росомаха, Новости, X-men

---

ФБ-2016

Что ж, последняя команда отдеанонилась, пора подводить итоги. Более чем скромные благодаря сингеровскому высеру, чуть было не прикончившему увлечение Икс-менами вообще.

1. Cherik+Fassavoy

Тут всё было плохо от слова совсем Ничего из задуманного воплотить не удалось. Конечно, тема для меня узковата: я не шиппер черика, а РПС в принципе не приемлю как жанр, теперь же, когда Фассбендера я просто ненавижу, об этом и речи быть не может. Но как бы то ни было, меня хватило только на бетинг
Рекомендую прекрасный текст There's no professor here Очень верибельная история о том, как Чарлз сломался, и отлично связанная с историческими событиями: роль, которую в этом сыграл Вьетнам, так достоверна, в отличие от нелепых объяснений в ДМБ. Написано с тонким психологизмом и хорошей проработкой деталей, особенно впечатляют живые и яркие оригинальные персонажи.

2. Marvel



Здесь, наоборот, слишком широкое поле: по-настоящему я курю только Иксов, хотя весьма неравнодушна и к Мстителям, и некоторым другим — например, очень зашёл отличный сериал о Джессике Джонс. Но пахалось на нём лучше: кое-что всё же удалось выдавить из себя. Пару задумок, давно вертевшихся в голове:
Точка взлёта и Искры металла
А ещё я жестоко прикончила Эрика: Неглубокая могила Вернее, прикончила то ничтожество, которое из него сделали в фильме. "Убийство ШоуЭрика не принесёт тебе мира" Не принесло, и мир уже не будет прежним, но полегчало

3. Antiquity



Зато неожиданно неплохо пошла античка. То, что собиралась, я, правда, не написала, но зато написала много того, что уже писать не собиралась ) Одно время мне даже казалось, что я снова загорюсь темой, но этого не случилось, да и гореть всё равно уже не с кем — ни в реале, ни в инете почти никого не осталось (
Вечер в Митилене
Первый бой
Последний бой

А ещё хочу порекомендовать несколько вкусных блюд древнеримской кухни
Из этого я пробовала готовить:
Римский борщ:

На фото он уже наполовину съеденный На мой взгляд, немного сладковат, я предпочитаю острые супы, поэтому добавляла лаврушки, зелени, а в другой раз - тимьян. Но курица восхитительно нежная

Фаршированная скумбрия:
Только в ускоренном варианте ) Вместо скумбрии - пангасиус, не фаршированный, а филе, порезанное кусочками и перемешанное с мятой, орехами (целыми, блендера всё равно нет) и мёдом.

Правда, с мёдом я переборщила, и вышло что-то вроде начинки для пирогов Но с сладковатым хлебом пошло хорошо. С кексом тоже Но вот фундук жестковат, надо было его сварить.


И дыня с мятной заправкой. Великолепное сочетание сладкого и острого, очень рекомендую!

В Обзоры:

[L]КаМея[/L] <a href="http://kamea.diary.ru/p210888715.htm">подводит</a> итоги ФБ

@темы: фандомная битва, Креатив

---

ФБ-2016. Fandom Antiquity. Последний бой

Название: Последний бой
Автор: КаМея
Бета:  Katenike
Размер: мини, 2434 слова
Пейринг/Персонажи: Букефал, Хармид/Мерион (ОМП), Александр, Аристотель, Гефестион
Категория: джен
Жанр: драма, ангст, экшн
Рейтинг: R – NC-17
Краткое содержание: Продолжение фика “Первый бой”. Что случилось с первым хозяином Букефала.
Примечание/Предупреждения: Графичные батальные сцены, смерть основных персонажей.

– Учитель, – Александр ловко сбивает прутом маковые головки, – зачем басилевсу знать бесполезные сорняки?

– Затем, что они могут повредить полезным растениям, – терпеливо, как всегда, поясняет Аристотель. – Думаю, не нужно объяснять, что такое неурожай?

– Выходит, их нужно знать, как воин знает врагов?

– Как на войне вчерашний враг может стать союзником, и наоборот, так и здесь. Для чего используется отвар из маковых головок, – Аристотель указывает на цветы зонтом (я не раз замечал, как люди боятся солнца – должно быть, оно обжигает их безволосую кожу), – ты, конечно, знаешь?

– Для облегчения боли.

– Вот видишь, этот сорняк необходим воинам. И многие другие растения обладают лекарственными свойствами… – И Аристотель пускается в длинные рассуждения о пользе и вреде тех или иных растений. Мальчики с удивлением слушают, какой силой может обладать невзрачная с виду травка. Я тоже удивлён: неужели многоумных людей нужно учить, какую траву можно есть, а какую нет? В нас, лошадей, это знание вложила сама природа.

Продолжая рассказ, учитель, окружённый мальчиками, подходит туда, где пасусь я и лошади товарищей Александра. Мы подбегаем к хозяевам получить свою порцию ласк. Аристотель задумчиво смотрит на меня и спрашивает:

– Твой конь ведь уже немолод?

– Да, мы с ним ровесники.

– Стало быть, он закалённый боец и многое повидал… Помнишь, как в «Илиаде» Гера наделила Ксанфа даром речи?

– Конечно, учитель!

Из-под ярма Ахиллесу ответствовал конь резвоногий
Ксанф, головою поникнув бессмертною; длинная грива,
Из-под яремной подушки спустившись, касалась дороги.
Голос вложила в него человеческий Гера богиня.
"Сын могучий Пелид, тебя еще нынче спасём мы.
Но приближается день твой последний. Не мы в этом оба
Будем повинны, а бог лишь великий с могучей судьбою.
И не медлительность наша виною была, и не леность,
Если похитили с тела Патрокла доспех твой троянцы.
Бог, меж всех наилучший, рождённый Лето пышнокудрой,
Сбил его в первых рядах и Гектору славу доставил.
Хоть бы бежать наравне мы с дыханием стали Зефира,
Ветра, быстрее которого нет, говорят, – но и сам ты
Должен от мощного бога и смертного мужа погибнуть!"

– А теперь подумай, что мог бы сказать твой Букефал, если бы боги явили ему такую милость. Это будет твоим заданием по риторике на сегодня.

***

– Что бы ты мог рассказать? – спрашивает Александр, почёсывая мне шею. – Ты верно служил хозяину в боях, – он задумчиво проводит пальцем по моим рубцам, особенно заметным в короткой летней шерсти. – Почему тебя продали Филонику? Твой хозяин состарился? Стал негоден к военной службе из-за раны или болезни? Или он умер?

Я киваю. На самом деле, мне просто приятно почёсывание – у нас нет жестов согласия или отрицания, как у людей. Но люди склонны наделять нас, животных, своими свойствами, повадками и привычками; мало того, они даже думают, что наше поведение выражает волю богов. Александр не исключение.

– Как это случилось? Он погиб в бою? Предчувствовал ли ты его гибель, как Ксанф – гибель Ахиллеса?

Нет.

Помнится, я говорил уже, что мы, животные, живём только настоящим, природа милостиво избавила нас от тревог о будущем. Впрочем, так ли уж милостиво – не умея предвидеть беду, мы не способны и предотвратить её, и тем сильнее оказывается удар, которого не ожидаешь.

…Это даже не был бой. Дозор из нескольких варваров, догнавший Мериона и Хармида на лесной дороге. Я и Белохвостый почуяли врага первыми, но когда хозяева заметили наше беспокойство, было уже поздно. Всадники пронеслись мимо нас, как тени; Мерион успел только наспех полоснуть одного мечом, но варвар удержался на лошади. Пришпорив меня, хозяин бросился вдогонку, хоть это и было почти безнадёжное дело: кони вроде меня и Белохвостого, крупные и тяжёлые, были созданы для боя, а не для бега и уступали в быстроте проворным варварским лошадкам. Тем не менее, он погнался за врагом, когда сзади раздался отчаянный крик Хармида: «Помоги!»

Мерион круто осадил меня и повернул обратно. Хармид скакал за нами, заметно отставая, и следом за Белохвостым волочился по земле блестящий розовый ком внутренностей, вывалившийся из широко распоротого бока. У самого Хармида сильно текла кровь из ноги, он пытался зажать рану одной рукой, а другой удержать взбесившегося от боли коня. Хозяин пришпорил меня так, что я присел от боли, а затем рванулся вперёд как безумный, но мы опоздали. Белохвостый, поскользнувшись на собственных кишках, грохнулся набок, и Хармид, занятый своей раной, не успел соскочить и оказался им придавлен. Мерион спрыгнул с меня и бросился на помощь, но подойти не было никакой возможности: Белохвостый катался по земле, тщетно пытаясь подняться, и бил копытами во все стороны. Несколько раз он перекатился через Хармида, и я услышал, как что-то хрустнуло у того внутри. Мерион всё пытался подступиться к другу, не замечая ничего вокруг и не обращая внимание на моё предупреждающее ржание. Вернувшихся варваров он заметил, когда они уже были совсем близко.

Мерион ещё успел бы вскочить на меня, но в этом не было смысла: сила конника – в разгоне, тот же, кого враг застал стоящим, едва ли сумеет уцелеть. Хозяин схватил копьё и, подняв его над головой верхним хватом, встал на пути у переднего варвара. Я видел, как тот оскалил зубы в торжествующей усмешке и занёс кривой меч – варвары умеют наносить такими ужасные раны. На лезвии была кровь – именно этот клинок ранил Хармида и выпустил кишки Белохвостому. С той ясной отчётливостью, которая бывает в бою, я видел, как начала опускаться рука варвара, готовясь нанести удар, несомненно, перерубивший бы древко копья, – но Мерион, в последний миг переменив хват, присел, уперев вток копья в землю и направив остриё в грудь лошади врага. Удар варвара пришёлся в пустоту; он дёрнул было повод, пытаясь сдержать свою низкорослую лошадку, но та уже не могла остановиться и с ходу сама насадила себя на копьё.

Остриё вошло ей в грудь между передними ногами и вышло из спины, глубоко вонзившись всаднику в пах. Слившийся воедино вопль человека и животного разнёсся над лесом. Лошадка полетела кубарем через голову, варвара отбросило далеко вперёд, и он корчился на земле, визжа как недорезанная свинья, пока моё копыто не раскроило ему череп. Двое других, видно, напуганные участью товарища, умчались прочь, так и не вступив в бой – к счастью для Мериона, оставшегося с одним мечом и пешего.

Хармид, наконец, сумел как-то откатиться в сторону от коня и всё пытался зажать рану на ноге, но это ему никак не удавалось, и кровь густой струёй продолжала течь сквозь пальцы. Удар меча нагнавшего его варвара сперва выпотрошил Белохвостого, а затем рассёк Хармиду ногу с обратной стороны колена – это очень плохое место, там много вен и кровотечение оттуда сильное. Мерион сорвал с себя пояс и стал перетягивать ногу, но руки скользили в крови, и он не смог сделать этого сразу. Наконец хозяин всё же затянул пояс и выпрямился, тяжело дыша. Он был весь измазан кровью не меньше друга – руки, и ноги, и одежда спереди, – и Хармид прохрипел:

– Ты сам цел?

– Да. Нужно уходить, пока варвары не вернулись.

Мерион поднял Хармида и взвалил мне на спину, но когда хотел взобраться сам, тот схватил его за руку:

– Погоди… Белохвостый…

Тот уже не бился, только скрёб по земле передними ногами, но не в силах подняться, снова валился набок. Над вывалянным в земле клубком внутренностей уже кружились первые мухи. Мерион выругался, но пошёл к моему бедному товарищу. Меч он прятал за спиной, но когда левой рукой начал расстёгивать пряжку плаща, Белохвостый, конечно, понял, что он собирается сделать – сколько раз мы с ним видели, как добивают наших искалеченных товарищей, – и попытался отползти на коленях. Никогда не забуду умоляющего выражения его глаз. Хозяин накинул плащ ему на голову и чиркнул мечом по горлу. Руки у него тряслись, и вышло неаккуратно: брызнувшая кровь залила всё лицо, и плечи, и даже волосы. Белохвостый захрипел, засучил ногами, вытянулся и затих. Мне отчаянно хотелось умчаться оттуда во весь опор, но у меня на спине был раненый Хармид.

Руками он ещё держался за мою шею, но ноги болтались беспомощно, как у тряпичной куклы, и когда Мерион влез на меня и погнал к лагерю, ему пришлось придерживать друга, иначе тот неминуемо свалился бы. Понимая, что дело плохо, я мчался со всех ног, несмотря на двойной груз, и, наверное, надорвался бы, если бы нападение не произошло недалеко от лагеря. Мерион влетел туда, во весь голос зовя на помощь; к нам отовсюду бросились люди, Хармида сняли с моей спины и унесли, хозяин побежал следом, оставив меня, взмыленного и дрожащего, рабу-конюху.

Не помню, сколько прошло времени, прежде чем Мерион появился снова; кажется, солнце уже садилось. Он шёл нетвёрдым шагом, словно перепил забродившего сока винограда, от которого люди на время теряют рассудок. Пятна крови на нём уже засохли и стали бурыми, слипшиеся волосы встали торчком. Какое-то время хозяин стоял молча, словно вспоминая, зачем пришёл, потом спросил конюха, не ранен ли я. Получив отрицательный ответ, он посмотрел на меня – вернее, сквозь меня – пустыми глазами и ушёл, ничего не сказав. Я всё понял.

***

Чёрное облако скорби покрыло Пелеева сына.
В горсти руками обеими взяв закоптелого пепла,
Голову им он посыпал, прекрасный свой вид безобразя.
Весь благовонный хитон свой испачкал он чёрной золою,
Сам же, – большой, на пространстве большом растянувшись, – лёжа
В серой пыли и терзал себе волосы, их безобразя.

– Гомеровские времена давно прошли! Сейчас уже не умеют так любить.

– Что это ты разворчался, будто старик? Пусть в бою мне далеко до Ахиллеса – любить я сумею не хуже и сейчас докажу тебе это! – И Мерион, опрокинув Хармида на траву, действительно доказывает, да так, что я только удивлённо фыркаю…

… Не знаю, рыдал ли Мерион и посыпал ли голову пеплом, – я вообще стал видеть хозяина гораздо реже, даже обычные заботы обо мне он поручал теперь рабам, чего прежде не делал никогда. Теллеас поучал сына: «Всегда ухаживай за конём, доспехами и оружием сам: от них зависит твоя жизнь. Не доверяй их рабам, даже самым усердным: сражаться будут не они, а ты». Но не только в этом заключалась произошедшая с хозяином перемена.

Умирая, мы, животные, возвращаемся в породившую нас природу: превращаемся в землю, прорастаем травой, становимся плотью пожравших нас хищников. А человеческая душа, после того, как огонь погребального костра освободит её от оков тела, становится тенью на подземных полях Аида, где цветут белые асфодели.

Боги, так значит, какая-то есть и душа человека,
В домах Аида, и призрак; но жизненной силы в них нету.

Подобием такой тени и стал Мерион, словно часть его души сошла в Аид вслед за душой Хармида, а оставшейся хватало только на то, чтобы есть, ходить, говорить и на другие простые действия, создающие лишь видимость жизни. Но самое худшее было то, что я совершенно перестал понимать его и чувствовать. Исчезли связывавшие нас узы, казавшиеся нерушимыми, и отныне я носил на себе лишь пустую оболочку хозяина, отрешившуюся от всего земного.

***

…Это был тот самый настоящий бой, о котором я мечтал, будучи неопытным молодым жеребцом: строй на строй, в середине – ощетинившаяся копьями пехота, а по бокам её прикрывают конные клинья. Мы стояли с самого краю строя, и впервые мне было по-настоящему страшно: я не чувствовал направляющей воли хозяина, и хотя его рука по-прежнему твёрдо держала повод, а ноги сжимали бока, он был словно отдельно от меня. Пропела труба, мы двинулись вперёд, вначале шагом, потом перешли на рысь, а потом…

…а потом Мерион издал вопль, которому позавидовали бы многие варвары, и полоснул меня по крупу мечом. Вот он, этот шрам, левее хвоста – единственный, нанесённый мне не вражеской рукой.

Никогда прежде хозяин не поднимал на меня руку; в запале боя, конечно, и шпор не жалел, и раздирал рот трензелем, но всё это были неизбежные жестокости войны, и я не сердился на это, ведь в его действиях не было злобы. Впрочем, не было её и сейчас: Мерионом овладело какое-то безумие, передавшееся и мне. Даже не сколько от боли, сколько от чудовищно несправедливой обиды ярость будто красной пеленой заволокла мой разум, и последний наш бой я помню ещё хуже, чем первый – только мешанину лиц и конских морд. Помню, как сердито закричал вслед командир, когда мы его обогнали, а потом мы вломились во вражеский строй.

Но не было больше того чудесного единства между мною и хозяином, когда мы сливались в один неудержимый боевой механизм, и не было спасения оказавшимся у нас на пути. Остались только человек и лошадь, не то чтобы каждый сам по себе – боевая выучка, намертво вколоченная с ранней юности и отточенная многолетним опытом, взяла своё, и я чётко повиновался командам Мериона, но как же далеко это было до нашего прежнего единодушия, когда эти команды я предугадывал!

Не знаю, сумел бы я отвратить тот удар, будь мы, как прежде, единым целым – ведь Мерион сам его искал. Я даже не видел, как всё случилось – почувствовал только, как ослабел во рту трензель, и пелена ярости спала с моих глаз, смытая небывалым доселе ужасом, окатившим меня будто ледяной водой. Не помню, как вырвался из толчеи боя, понимая только, что надо унести хозяина подальше. Мерион болтался у меня на спине как мешок, выронив повод и вцепившись в гриву, кровь текла мне на шею и грудь. Боясь, что он упадёт, я сбавил ход, потом перешёл на шаг. Битва осталась в стороне, и вскоре мы оказались на опушке негустой оливковой рощицы. Там я остановился, не зная, что делать дальше. Мерион продержался недолго: разжал пальцы и свалился навзничь. Теперь я увидел его рану.

В том только месте, где шею от плеч отделяют ключицы,
Горло белело его; для души там быстрейшая гибель.

Кровь выплёскивалась из раны толчками, но зажать её Мерион не пытался, только судорожно скрёб руками землю, вырвав несколько пучков травы. Губы его шевелились, но слов было уже не разобрать. Потом кровь потекла слабее и совсем перестала. Глаза остановились и из голубых сделались чёрными. Я стоял рядом, раздираемый древним звериным ужасом перед смертью и мучительно гнетущим чувством собственной беспомощности. Хотелось бежать прочь со всех ног, но я не мог оставить хозяина, даже понимая, что всё кончено.

Подбежали двое – безоружные, из лагерной прислуги, – в расчёте поживиться. Один, наклонившийся над телом, чтобы снять доспехи, успел только ахнуть, когда мои копыта взметнулись над ним, и это было последнее, что он увидел. Другой хотел схватить меня за повод, но увидев, что сталось с товарищем, бросился бежать – глупец, он хотел состязаться со мной в быстроте! Я догнал его в два прыжка и ударил в спину, потом начал остервенело топтать, пока не превратил в месиво из костей и мяса. Потом снова вернулся к телу Мериона и охранял его, пока бой не закончился. Подошли товарищи хозяина – я не подпускал и их, пришлось звать моего конюха, тогда только удалось увести меня. Мне стало всё безразлично; долгое время я был такой же живой тенью, какой стал Мерион после гибели Хармида, пока новое солнце – Александр – не воссияло для меня.

***

– Он погиб как подобает доблестному мужу? – спрашивает Александр. И сам же отвечает: – Конечно, ты не мог служить трусу. Ах, почему боги не даровали тебе речи?

– Гомеровские времена давно прошли, – пожимает плечами Гефестион. – Боги уже не снисходят и к людям, не то что к лошадям.

– Бог снизошёл на ложе моей матери!

Гефестион тактично опускает глаза.

– Пойдём, пора приниматься за задание. Как ни жаль, но боги не наделят Букефала речью, придётся тебе сочинять самому.

Мы, животные, не умеем сожалеть о несбывшемся. Но если бы умели – мне тоже было бы жаль, что мой нынешний хозяин никогда не узнает о прежнем.

@темы: Античность, Моё творчество, Моё творчество - АМ, Древняя Греция, Александр Македонский, Александр Великий

---

ФБ-2016. Fandom Antiquity. Первый бой

Название: Первый бой
Автор: КаМея
Бета:  Katenike
Размер: миди, 5144 слова
Пейринг/Персонажи: Букефал, Хармид/Мерион (ОМП), Александр, Гефестион
Категория: джен и немного слэша
Жанр: драма, ангст, экшн
Рейтинг: R – NC-17
Краткое содержание: Букефал, как известно, был ровесником Александра, а значит, попал к нему, будучи уже опытным боевым конём. О его жизни до встречи со своим знаменитым хозяином ничего не известно, но ведь на то и авторское воображение, чтобы восполнить пробелы в летописях )
Примечание/Предупреждения: Графичные батальные сцены

В иссиня-чёрном небе над краем гор висит серебристый диск луны. Перитаса он почему-то пугает, и это забавно: громадный молосс забился в тень шатра и тихо, по-щенячьи скулит. Луна вообще не нравится его собратьям: с наступлением ночи окрестности лагеря оглашаются многоголосым воем. А я люблю лунные ночи. Темнота страшит меня: ночь – время хищников. Не оттого ли Перитас так боится луны?

Поэты любят воспевать луну в стихах – я слышал их много в такие ночи. Только я не поэт и, поглядев на мягкий призрачный свет, снова опускаю морду в траву. Ночью хорошо пастись – не докучают слепни и оводы.

Несмотря на позднее время, не все в лагере спят. Я вижу в отдалении нескольких человек, и слышу, как один из них, подняв лицо к небу, вздыхает: «Красота-то какая…» Я не в первый раз наблюдаю, как люди словно впервые замечают прелесть природы – когда знают, что видят её, возможно, в последний раз.

Александр и Гефестион сидят плечом к плечу под раскидистым дубом невдалеке от меня. Но не страх не даёт им спать – они ещё не представляют, чего именно следует бояться. Юность считает себя бессмертной – все знают, что первый бой может оказаться и последним, и все уверены, что не для них. Мерион был таким же, и так же не спал перед первым боем от нетерпения и возбуждения, и так же сидел рядышком с Хармидом, тоже под деревом, только под ивой, а не дубом, и не на поляне, а на берегу реки, болтая в воде ногами, – я вижу их как сейчас, недаром выдающуюся память зовут лошадиной. Но лучше рассказать всё по порядку.

***

– Ух ты, какой лобастый! Как бычок. Отец, можно я назову его Букефалом?

Это было первое, что я услышал, а первое, что увидел, был мой первый хозяин Мерион, тогда ещё голенастый и тощий человечий жеребёнок с растрёпанной светлой гривой – то есть, волосами, перехваченными шнурком на темени, и удивительно светлыми же глазами. Помню, как сильно я удивился нелепости этого существа, у которого было слишком мало ног, и совсем не было шерсти, и даже – как такое возможно – хвоста! Потом помню, как мать облизывала меня, и услышал другой голос, более низкий:

– Как пожелаешь, Мерион. Он твой.

Голос принадлежал другому существу, более крупному, с густой чёрной бородой. Бесхвостый жеребёнок радостно запрыгал и начал что-то восторженно говорить. Я попробовал встать, запутался в собственных ногах и повалился на солому. Это меня разозлило: почему эти странные существа, у которых ног гораздо меньше, чем нужно, так легко стоят и ходят, а я не могу?! Я попытался снова и наконец с помощью матери, подталкивавшей меня мордой, это удалось. Ноги ещё разъезжались, но всё же я стоял. Жеребёнок Мерион опять подпрыгнул и издал звук, очень похожий на наше ржание.

– Да, хорош, – сказал старший. – Он войдёт в силу как раз, когда ты вырастешь, и будет тебе прекрасным боевым конём.

Чуть позже мать объяснила мне, что эти странные существа называются люди, и хотя у них меньше ног, чем у нас, поэтому они не могут так быстро бегать, зато у них есть руки, которыми они могут делать то, о чём мы не можем даже помыслить; и хотя их тела далеко не так сильны, как наши, зато их разум несравненно могущественнее, поэтому люди – наши владыки, и мы должны подчиняться им беспрекословно. Я спросил, что значит быть боевым конём, и мать сказала, что у людей есть обычай собираться большими табунами и убивать друг друга – это называется война. Воевать людям удобнее, сидя верхом на нас, и мы должны помогать им – кусать врага и бить его копытами. Как именно это происходит, мать не знала – она ведь была не боевой лошадью, а производительницей, то есть её обязанностью было рожать людям жеребят, – но сказала, что люди научат меня всему, когда придёт время.

***
Когда я окреп на ногах, Мерион вывел меня с матерью на луг. Распахнувшийся мир показался мне невообразимо огромным после тесноты стойла, и поначалу я испуганно жался к боку матери, но понемногу освоился и вскоре упоённо носился по душистой траве наперегонки с Мерионом, который не отставал от меня, пусть у него и было меньше ног. Пушистые метёлки травы хлестали меня по ногам и брюху, густой запах влажной земли и пряный аромат растоптанной мяты и чабреца щекотали ноздри, в небе – оно было такого же цвета, как глаза Мериона – пели жаворонки, а на краю луга звенел мелкий ручеёк – как весело было промчаться по нему с разбегу, вздымая брызги выше головы! Смех Мериона сливался с моим заливистым ржанием, мы были полны безбрежной молодой силы и искрящегося веселья… о, как мы были счастливы!

Играл я и с другими жеребятами, пока хозяин учился полагающимся людям наукам, но ни с кем не было мне так хорошо и весело, как с Мерионом.

Только один раз чёрная тень омрачила моё беззаботное детство, и хотя всё обошлось лишь испугом и быстро закончилось, я и предположить не мог, какую роль это сыграет в моей дальнейшей судьбе. Впрочем, мы, животные, живём настоящим, нас не гнетёт вечная мучительная тревога о будущем, как людей, постоянно вопрошающих о нём оракулов и ублажающих богов всевозможными жертвами. Так что не буду забегать вперёд.

А случилось вот что: я нарезал круги по лугу, взбрыкивая так, что копыта вскидывались выше ушей, и вдруг, когда я развернулся, огибая куст шиповника, какое-то бесформенное чёрное чудовище метнулось у меня под ногами. Я шарахнулся в сторону, потом во весь дух помчался вперёд, но как бы я ни напрягал силы, чудовище оставалось чуть впереди. С испуганным ржанием я кинулся к матери и забился ей под брюхо; она подняла встревоженно голову, обнюхала меня, но, не заметив ничего подозрительного, лизнула меня в морду и опять уткнулась в траву. Я в ужасе жался к ней, а чудовище, ставшее вовсе огромным, копошилось вокруг нас, и не было, казалось, от него спасения.

Но подошёл Мерион, вытянул меня из-под материнского брюха, обнял за шею:

– Чего испугался, глупыш? Это же просто тень. Не бойся, она ничего тебе не сделает.

Тепло его рук и добрый знакомый голос успокаивали; я уткнулся мордой ему под мышку, а Мерион стал почёсывать мне шею и за ушами. Чудовище лежало у нас под ногами, почти недвижное и покорное. Я сделал шаг вперёд – ничего не случилось. Совсем осмелев, я наступил на чудовище обоими передними копытами, оно зашевелилось, но даже не попыталось схватить меня. Тогда я решился отбежать чуть в сторону от хозяина, и снова не произошло ничего плохого. Вскоре я по-прежнему весело носился по лугу; чудовище то появлялось у меня под ногами, то исчезало, но не причиняло никакого вреда. Рядом с Мерионом я был в безопасности.

Именно тогда я полностью осознал всемогущество людей, о котором говорила мать. Я уверился, что всё им подвластно, и словно бы сам стал причастен к их необъятной силе, приглушившей страх, в котором от века живёт наше травоядное племя. Чёрное чудовище, ставшее моим почти постоянным спутником, перестало меня пугать: я видел, как такие же чудовища, только поменьше, таскаются за людьми, как верные собаки, но люди не обращают на них никакого внимания. И от многих других страхов избавила меня вера в человека. Даже в долгие зимние ночи, когда в шум дождя и ветра вплетался жуткий пронзительный волчий вой, от которого дрожь пробегала по всему телу, страх не овладевал мною безраздельно: я знал, что хозяин поблизости и сможет защитить меня от любой напасти.

***
Время неслось стремительно, как трава под мои копыта, когда я во весь опор мчался по лугу. Периоды дождей несколько раз сменились периодами жары, и для меня настала пора учёбы. Мерион из нескладного подростка превратился в высокого стройного юношу; люди находили его красивым, но не могу сказать, насколько это было верно – я всё-таки не ценитель человеческих статей. Молодой хозяин объезжал меня сам; всецело доверяя ему, я стерпел и жёсткие ремни уздечки, стягивающие голову, и гадкий металлический трензель, давящий на язык. Ещё хуже оказался чепрак: хотя он почти не причинял неудобства, всё мое естество противилось ноше на спине, порождающей древний страх перед хищником, мёртвой хваткой вцепившимся в холку, и мне стоило большого труда преодолеть желание покататься по земле. А когда я привык и к нему, Мерион сел на меня верхом.

Конечно, я уже много раз видел, как люди садятся на спину и моей матери, и другим лошадям, и знал, что такое предстоит и мне; но когда это произошло, я ничего не смог с собой поделать. Все древние страхи разом выплеснулись наружу; не успев даже понять, что делаю, я встал на дыбы, а когда Мерион, наклонившись вперёд, сжал ногами мои бока, изо всех сил наподдал задом. Мерион кубарем слетел на траву, а я отскочил в сторону, глядя на него с испугом и упрёком. Он поднялся, отряхнул одежду, почесал ушибленное плечо и подошёл ко мне.

– Не бойся, Букефал, не бойся, – говорил Мерион, гладя мою морду. – Так надо. Тебе понравится, вот увидишь.

Он поднёс к моему носу кусок посоленного хлеба, но когда я потянулся к лакомству, спрятал обратно в сумку.

– Нет, малыш, угощение надо сперва заработать.

Ещё несколько раз он взбирался мне на спину и снова оказывался сброшенным на землю; наконец, я смирился и осторожно двинулся медленным шагом, неся хозяина на себе. Было неудобно, но терпимо, да и Мерион ехал очень умело, все движения его тела в точности совпадали с моими. Если бы у нас, лошадей, были боги, подобные человеческим, я возблагодарил бы их за то, что мне не довелось почувствовать на себе неумелого наездника. Я ведь видел, как это бывает: на нашем лугу пасся старый мерин, на котором учились ездить верхом младшие братья хозяина. Было совершенно невыносимо смотреть, как неуклюже, словно набитые мешки, подпрыгивали они на спине бедняги.

Наша первая поездка была недолгой: сделав по лугу несколько кругов, Мерион снял с меня узду и чепрак и угостил обещанным хлебом. На другой день мы ездили дольше, и хозяин время от времени пускал меня рысью. Я понемногу привыкал к ощущению его тяжести на спине, учился понимать движения поводьев и ног Мериона, указывающих, куда и как быстро мне надо бежать. И вскоре я понял, как прав был хозяин, когда сказал, что езда верхом мне понравится. Никогда не забуду, как мы мчались во весь опор по стремительно убегающей под ноги траве, и я впервые в жизни бежал не просто забавы ради, а повинуясь направляющей воле человека, продолжением которой я теперь стал. Словно необоримая воля хозяина, с которым мы стали единым целым, несла меня вперёд, – что перед этим наши прежние детские игры!

***
Боевому искусству обучал меня Теллеас, отец Мериона – мой молодой хозяин ведь ещё не бывал в сражении. Это было нелегко, но теперь, когда я узнал, как радостно может быть подчинение человеческому могуществу, я стерпел и тяжёлый массивный боевой трензель с больно впивающимися в язык и нёбо кольцами и цепочками, и безжалостно сдавливающие губы псалии, и царапающие бока шпоры, а налобник и нагрудная пластина и вовсе не испугали меня. Я только шарахнулся от неожиданности в сторону, впервые увидев человека в доспехах: шлеме с гребнем и хвостом вроде нашего (и сделанного из наших же волос, как я понял, принюхавшись), и металлическом панцире с кожаными полосами вроде перьев на плечах и бёдрах, а ещё не мог понять, зачем мне подстригли гриву так коротко, что она стала похожа на щётку.

Приёмы в сражении были те же самые, что используем мы в драке или для защиты от хищников: надо было кусать врага или, вскинув передние ноги, с размаху обрушиваться на него всем весом. Отличие только в том, что если хищников мы бьём в спину, ломая хребет, человека приходится бить в голову, попасть в которую и так непросто из-за небольших размеров, к тому же враг мало того, что уворачивается, но ещё сам норовит ткнуть тебя чем-нибудь острым, и надо успеть нанести удар прежде, чем тебя пырнут в брюхо. Усвоив, что от меня требуется, я лихо разносил одетое в старый панцирь чучело с наполненным водой глиняным горшком вместо головы. Когда я обучился, тренироваться на мне начал Мерион, с разгону поражая копьём или рубя мечом то же самое чучело, которое тянул за верёвку раб, чтобы оно поворачивалось, как настоящий противник.

Наконец мы были готовы к войне и ждали её с огромным нетерпением. Я представлял, как Мерион, сверкая доспехами на солнце, выйдет из дома, и все остальные тоже выйдут проститься с молодым хозяином; как отец вручит ему копьё и скажет напутствие, мать обнимет на прощание; как он сядет на меня, тоже облачённого в доспехи, и мы торжественно выедем за ворота, а младшие братья Мериона побегут за нами до… впрочем, я тогда ещё не бывал нигде, кроме своего любимого луга и окрестностей дома, и не мог представить, до каких пределов проводят хозяина братья.

Но получилось почти совсем не так: Мерион вышел, одетый в длинный плащ и шляпу с большими полями, а его доспехи – впрочем, как и мои – были навьючены на мула; и проводить его вышли только отец с братьями. Теллеас сказал что-то вроде: «Хоть ты и достиг совершеннолетия, но только побывав в бою, можешь считаться мужчиной» и вручил сыну копьё, которое тут же навьючили на вёзшего доспехи мула, Мерион сел на дорожную лошадь, а меня повёл в поводу раб. Братья мерионовы, правда, бежали за нами до поворота дороги. Вот и все проводы.

А когда через несколько дней мы прибыли на место, то увидели не два блистающих доспехами войска, выстроившихся друг против друга, а просто луг вроде моего родного, на котором стояли шатры, а между ними расхаживали люди. Мерион поговорил с одним, потом вошёл в самый большой шатёр, через некоторое время вышел и велел рабам разбивать наш собственный, а меня пустили пастись вместе с другими лошадьми. Так началась моя военная карьера.

Удивлённый, я стал расспрашивать других лошадей, многие из которых явно не впервые были на войне, когда же мы пойдём в бой. Крупный серый жеребец с глубоким шрамом поперёк морды важно сказал, что уже скоро, потому что он сам слышал от своего хозяина, будто варвары спустились с гор. Когда я спросил, кто такие варвары, он ещё более важно ответил тоном, каким говорят с несмышлёными жеребятами, что это враги. Я сказал, что это и так понятно, а я хочу знать, что это за враги, но серый сердито ответил, что это не моего ума дело и вообще людям виднее, с кем воевать. Видимо, он сам не знал, кто такие эти варвары.

Другие лошади начали поучать меня, как вести себя в бою, а потом гнедой в белых чулках спросил, не видел ли я по дороге хоть каких-нибудь кобыл, а когда я ответил, что нет, со вздохом сказал, что согласился бы даже на низкорослую косматую мохноногую варварку с репьями в нечёсаной гриве. И у нас начался жеребячий разговор, продолжавшийся почти до утра.

На следующий день никакой враг не появился, и в последовавший за ним тоже; не могу сказать, что я был недоволен: мне понравилось пастись на новом лугу, где трава была почти такой же вкусной, как на моём родном, и играть с моими новыми друзьями. Некоторые жеребцы попытались было задираться, но я быстро проучил нахалов, и больше меня не трогали.

***
Наш лагерь был расположен на берегу широкой реки. В самое жаркое время дня Мерион водил меня купаться в неглубокую заводь, по берегам которой росли старые раскидистые ивы. Я галопом влетал в воду, поднимая фонтаны ослепительно сверкающих на солнце брызг, и заходил по шею, а Мерион соскальзывал с моей спины и принимался плавать и нырять. Я же, напившись, выходил на берег и щипал траву, которая здесь была особенно сочной. Если это и есть война, думал я, то пусть она продлится подольше.

И вот однажды, придя к реке, мы увидели, что наше укромное местечко занято: какой-то юнец, на вид немногим старше хозяина, купал в заводи пегого коня ужасно нелепой масти – по белой шерсти шли крупные чёрные пятна, одно захватывало всю правую половину морды и правое же ухо и спускалось до середины шеи, ещё одно от правого плеча до колена, потом клякса на боку, спускающаяся под брюхо, и, наконец, весь круп тоже был чёрным, за исключением белого хвоста. Мерион крикнул:

– Эй, ты, убери эту пёструю корову из моей заводи, пока она не замутила всю воду!

– Можешь сам убираться хоть к Аиду, – дерзко ответил незнакомец, – на своём вороном, которого ты, не иначе, выпряг из его колесницы!

– Если ты не трус, – сказал Мерион, спрыгивая с меня и сбрасывая одежду, – мы решим этот спор в честной борьбе!

– Идёт, – согласился другой юноша, вылезая на берег со своим пегим. Я смотрел на них с подозрением: а может, это и есть враг, мы же на войне? Пегий прижал уши и захрапел, я ответил тем же, но до драки у нас не дошло: мы предоставили выяснять отношения хозяевам. Они возились в грязи у берега нагишом и вскоре вымазались ею с головы до пят, кувыркаясь так, что не всегда можно было понять, кому принадлежат те или иные руки и ноги, высовывающиеся из этого клубка. Победил чужак, который был меньше ростом, но быстрее и увёртливее: поймал в захват шею Мериона и уселся на него верхом.

– Ну что, победа за мной, – сказал он весело, – но я великодушен и позволю тебе выкупаться в моей заводи, нам обоим это необходимо. Реки хватит на всех.

Отпущенный Мерион встал, красный и злой, и, кажется, собирался идти смывать грязь где-нибудь в другом месте, но посмотрел на улыбающегося победителя и вдруг сам расхохотался:

– Ты прав, клянусь Гераклом – если мы явимся в таком виде в лагерь, распугаем всех варваров, и воевать будет не с кем!

Так в жизнь хозяина вошёл Хармид, сын Диотима, ставший его ближайшим другом до… но я обещал не забегать вперёд. Его пегого жеребца звали Белохвостый; мы с ним подружились и вместе паслись, отгоняя мух друг от друга, или бегали наперегонки по лугу, пока хозяева купались в реке. Накупавшись, они растягивались нагишом на траве, и однажды я стал свидетелем странной сцены.

Сначала я подумал, что они снова собрались бороться: Мерион и Хармид тесно прижались, обхватив друг друга руками, и, кажется, обнюхивались – их носы и губы соприкасались. Потоптавшись какое-то время, они расцепились, оба раскрасневшиеся и сопящие, фаллосы их встали торчком и слегка увеличились; но с моим, в рабочем состоянии доходящем до бабок, было, конечно, не сравнить. Я понял, что хозяин с другом будут совокупляться, и удивился: ведь они же оба самцы! У нас, животных, такое иногда случается, когда один самец хочет утвердить превосходство над другим, но ведь Мериону и Хармиду уже не было нужды выяснять отношения. Потом вспомнил, что слышал от того гнедого в чулках, интересовавшегося кобылами, будто люди совокупляются не только для получения потомства, но и ради удовольствия, и стал с любопытством наблюдать, как это будет.

Мерион нагнулся и ухватился руками за ствол дерева, Хармид раздвинул ему ягодицы, сунул фаллос в зад и начал равномерно двигать бёдрами. Уж не знаю, какое удовольствие они от этого получали, потому что оба громко стонали, а потом начали кричать, но постичь необъятность и сложность человеческого разума невозможно, это я давно понял. Как бы то ни было, совокуплялись они то и дело, в самых разных позах: Мерион то стоял на четвереньках, а Хармид пристраивался сзади, то лежал на спине, закинув ноги другу на плечи, и много ещё всякого выдумывали они, но я вскоре перестал обращать на них внимание и щипал себе траву или играл с Белохвостым.

За всем этим мы совсем забыли о войне; но однажды, когда мы уже по темноте возвращались в лагерь, и хозяева читали друг другу стихи – они очень любили это, и я даже запомнил множество, – навстречу выбежали взволнованные люди, крича, что варвары сожгли три деревни поблизости, и завтра мы выступаем. Их возбуждение передалось и нам, Мерион готов был ринуться в бой прямо сейчас, но его удержали: в темноте преследовать врага было невозможно. Успокоиться он, конечно, не смог и до утра не сомкнул глаз вместе с Хармидом.

Приведя в порядок оружие и доспехи, они вернулись на берег нашей заводи и уселись под нависавшими шатром ветвями старой ивы. Мы с Белохвостым паслись неподалёку и слушали, как Хармид доказывает Мериону преимущество в конном бою изогнутого меча – кописа над прямым – ксифосом:

– Сверху удобнее рубить, а не колоть, а для рубки изогнутое лезвие лучше. Будет как у Гомера:

…не выдержал череп удара,
Весь раскололся; упали на землю глаза Кебриона
В пыль пред ногами его. И сам, водолазу подобный,
Он с колесницы свалился, и дух его кости оставил.

– Кебриона убили камнем, – возразил Мерион. – А если рубануть по голове, прикрытой шлемом, недолго и меч сломать, как Менелай в поединке с Парисом. Рубить лучше по шее:

Ликон поразил Пенелея
В шлем густогривый по гребню, но меч обломился у ручки.
В шею тогда Пенелей под ухом ударил Ликона.
Врезался в шею весь меч, голова опрокинулась набок,
Только на коже держась, и сила покинула члены.

– Пожалуй, в голову лучше бить копьём, – ответил Хармид. – Сам посмотри:

Идоменей Ериманта ударил безжалостной медью
В рот. Под мозгом внизу пробежала блестящая пика,
Белые кости врага своим острием расколола,
Выбила зубы ему. Глаза переполнились кровью
Оба. Она изо рта, из ноздрей у него побежала.

– Или в живот, – добавил Мерион. – Вот так:

Астеропея в живот близ пупка он ударил. На землю
Вылилась внутренность вся, захрипел он, глаза затянулись
Смертною тьмой.

Или так:

Попал он в то место,
Где грудобрюшной преградой охвачено плотное сердце.
…
На грудь наступивши ногою,
Вытащил пику Патрокл с грудобрюшной преградою вместе,
Душу и жало копья одновременно вырвав из тела.

– Это если противник без панциря, – не согласился Хармид. – Нам всё же не тягаться с Патроклом…

– Думаешь, завтра так и будет? Как писал Гомер, как говорят старики?

Мне самому, заразившемуся их нетерпением, хотелось знать, какова же будет эта пресловутая война, о которой столько говорили. Как оказалось, привирали, и немало.

Утром мы облачились в доспехи и выступили из лагеря. Нестерпимое напряжение висело в воздухе, я фыркал и встряхивал головой, будто оно действительно мешало мне дышать, и моя тревога ещё усугублялась хозяйской, которую я ощущал по его вдруг ставшим нечуткими рукам. Так мы ехали невыносимо долго мимо рощ и полей; потом я и другие лошади почувствовали запах дыма, и врождённый страх перед степным пожаром ещё усилил моё беспокойство, так что Мерион с трудом мог меня сдерживать. За тополёвой рощей мы увидели догоревшие, но ещё дымящиеся дома и прибавили ходу, хотя всё давно было кончено.

Там, в сожжённой деревне, я впервые увидел мертвецов. Это было к лучшему, потому что отчасти подготовило меня к зрелищу смерти, но тогда я испытывал безотчётный ужас, и только рука хозяина, сама дрожащая, удерживала меня, не позволяя шарахаться от убитых, над которыми уже жужжали целые рои мух. Но через женщину в узком проходе между изгородями можно было только перешагнуть, и я стал как вкопанный, не в силах этого сделать. Она лежала поперёк дороги, и даже сквозь заливавшую тело кровь, уже почерневшую и запёкшуюся, было видно, что обе груди у ней отрезаны. Из широко распоротого живота вывалился в пыль клубок внутренностей: тусклые синевато-серые кишки, подхваченные какими-то плёнками, дряблая печень и что-то ещё, что я не разобрал. Рядом лежал совсем ещё маленький ребёнок, голова его тоже была в крови и совершенно сплющена, в слипшихся волосах были видны осколки костей. На кольях изгороди засохла клякса из мозгов и крови. Ребёнка ударили о неё головой, схватив за ноги; я потом видел, как это бывает. Когда мы, в свою очередь, жгли селения тех варваров, наш вожак, то есть, командир, приказал не брать пленных. Помню, как мы с Мерионом преследовали мечущуюся по обширному двору женщину; она так уворачивалась – я не раз замечал, как страх придаёт человеку необыкновенную силу и ловкость, – что хозяин всё не мог ударить её мечом (копьё он уже сломал о кого-то, то есть, в ком-то). Наконец он сумел нанести удар, да так искусно, что разрубил жертву почти до пояса. Это, правда, был единственный раз, когда я видел такое, хотя впоследствии слышал немало хвастливых россказней, как противника – да ещё в панцире! – разрубали почти или вовсе пополам. Может быть, у кого-то и впрямь получалось такое, но у хозяина вышло всего один раз, и то с женщиной, на которой доспехов, разумеется, не было. Да и то на мече потом обнаружилась приличная зазубрина, и Мерион здорово рассердился. У стены лежало вверх дном большое корыто, и из-под него доносился детский писк. Мерион перевернул корыто – под ним прятались два варварёнка, уже умевших ходить, взял их за ноги – по одному в каждую руку – и ударил головами о стену; звук был похож на тот, с которым разбивается глиняная посуда. Один прежде ещё ухитрился цапнуть его за руку, и ранка потом долго гноилась – хозяин был тогда не очень опытен и не знал, что так лучше расправляться только с младенцами, а тех варварят, которые уже встали на ноги, лучше бить оружием: эти волчата очень рано становятся зубастыми.

Но всё это было потом – опять я ускакал вперёд в своём рассказе, а тогда я в ужасе храпел и пятился от трупа, не замечая раздирающего рот железа, пока, наконец, Мерион не пришпорил меня так, что я перемахнул через тело одним длинным прыжком.

Покинув разорённую деревню, мы двинулись по следам варваров по всхолмленной, поросшей редким кустарником местности, а потом внезапно…

…внезапно начался бой, безо всякого долгого построения, как обычно и бывает в стычках с варварами, но тогда я этого ещё не знал. Просто вдруг знакомый уже шум похода, – шаги, звяканье сбруи, разговоры, – перекрыли дикие вопли и грохот копыт, и я увидел мчащихся на нас разрозненную группу всадников на низкорослых мохнатых лошадках. Не помню, Мерион ли послал меня вперёд, или я сам рванулся, – я вообще немногое помню из этого боя; говорят, так и бывает в первый раз. Помню, что Хармид скакал рядом, но вскоре отстал: Белохвостый был тяжелее и медленнее меня, и что все кричали едва не громче варваров, а потом расстояние меж нами и врагом сократилось в мгновение ока, и мы сошлись вплотную.

Не помню ни лица своего первого врага, ни масти его лошади – кажется, он был тоже молод и неопытен, – по крайней мере, его удар, пришедшийся мне по голове, не причинил вреда, только налобник наполовину оторвался и повис на ремне. Я потерял возможность видеть левым глазом и закружился на месте, но хозяин оторвал налобник совсем и отшвырнул в сторону – как раз вовремя, потому что на нас налетел следующий враг (кто сразил первого, проскочившего мимо нас, потому что Мерион тоже промахнулся, я не видел). На этот раз я сумел ударить его низкорослую лошадку грудью так, что она завалилась набок, но варвар успел соскочить, даже не выпустив из рук копья. Я попытался нанести удар ему в голову, но промахнулся – надо было опасаться его копья – и попал по нагрудной пластине, которую эти варвары носили вместо панциря; копыто впечаталось в металл с гулким ударом. Враг потерял равновесие и сел на землю; добить его было теперь легко, но я снова промахнулся и попал по ноге. Раздался влажный хруст, похожий на тот, который раздаётся, когда наступаешь на лежащую в грязи ветку, и варвар завопил так, что слышно было даже в ужасном шуме боя. Я, забыв обо всём, собирался ударить ещё раз, но Мерион дёрнул повод, разворачивая меня к новому врагу. Я вцепился зубами в шею его коня, а хозяин ударил копьём – не знаю, куда он попал, помню только мелькнувшие в воздухе ноги варвара. Потом помню оскаленную лошадиную морду и за ней – такое же оскаленное вражеское лицо. Мерион ткнул копьём в это лицо, но попал в шею лошади; отчётливо помню сухой хруст, с которым сломалось древко и как я удивился, что расслышал его в шуме свалки. Лошадь завизжала так, что я встал на дыбы; к нашему счастью, варвару на раненой лошади тоже было не до драки. Откуда-то сбоку вынырнул Хармид и хватил варвара по шее мечом, и это было действительно как у Гомера: голова запрокинулась назад, будто крышка посудины, и струя крови ударила из перерезанных вен так, что залила Хармиду и лицо, и весь панцирь спереди, а уж Белохвостого после боя насилу отчистили. Мерион ударил другого противника обломком копья, даже не сообразив перевернуть его и действовать втоком, но вышло удачно: обломок вонзился точно в глаз, и варвар опрокинулся под копыта. И тут бой, который был всего лишь короткой стычкой, закончился.

Мы растерянно озирались по сторонам, ещё не веря, что это всё; я был совершенно мокрый от пота и дрожал всем телом, и не меньше моего дрожал Мерион, когда старшие товарищи начали его хвалить и в шутку просить оставить врагов и для них. Хармид тоже получил свою долю похвал, и тут кто-то заметил, что варвар, лошадь которого я сбил с ног, пытается уползти.

– Давай, заканчивай, что начал, – велел командир, вручив Мериону целое копьё.

Мы подскакали к раненому варвару, и Мерион ткнул его копьём почти наугад, но руки у него так тряслись, что он только распорол ему бок. Второй удар лишь слегка оцарапал жертву: варвар, хотя из ноги, на которую я наступил, торчала кость, и конечность беспомощно волочилась, всё-таки сумел откатиться в сторону. Третий вообще пришёлся в землю, и товарищи начали осыпать Мериона насмешками. И тогда ударил я.

Этот удар вышел куда лучше, чем предыдущие: я попал правым копытом точно в голову. Было не совсем так, как во время тренировок, когда я разбивал горшки с водой, заменявшие чучелу голову. Вместо звонкого треска раздался хлюпающий хруст, и мозги не выплеснулись наружу, как вода, а просто вывалились дрожащей серо-белой массой, похожей на прокисшую кашу. Глаза тоже не выпали совсем, как в тех стихах Гомера, только левый выскочил из глазницы и повис на жилке. Мерион закашлялся, и я уж подумал, что он извергнет съеденное – с людьми такое бывает – прямо мне на голову, но он как-то справился, хотя когда слез с меня, лицо у него было примерно такого же цвета, как у тех убитых в деревне.

Потом мы, конечно, привыкли. И сколько бы ни полнилась моя военная жизнь трудами и опасностями, я научился находить свою прелесть и в ней. Став опытными бойцами, мы с Мерионом превратились в один отлаженный механизм, превосходивший даже то единение, что возникало во время скачки, и в бою я теперь угадывал не только движения хозяина, прежде чем они зарождались в его мышцах, но, кажется, и самоё мысль. И одно предвкушение этой слаженной работы наполняло меня таким радостным возбуждением, которое человек, наверное, назвал бы божественным.

***
…И сейчас я снова полон этим радостным предвкушением. Я давно не был в сражении, и с нетерпением жду, как завтра снова услышу зов боевой трубы, как, растворившись в могучей лавине коней и людей, понесусь на врага, подобно тому, как расплёскивается по берегу неукротимый вал бушующего моря, сметая всё на своём пути. Как снова стану продолжением воли своего нового хозяина.

Серебряный лунный диск медленно сползает за край гор. Собачий вой затихает, и безмолвие ночи накрывает поляну, только едва слышно шелестит в траве и листьях предутренний ветерок, и время от времени с лёгким стуком падают с дуба жёлуди.

Гефестион ловит один на лету и, подбрасывая на ладони в такт речитативу, декламирует:

… под Пелидом божественным твердокопытные кони
Трупы крушили, щиты и шеломы: забрызгались кровью
Снизу вся медная ось и высокий полкруг колесницы,
В кои, как дождь, и от конских копыт, и от ободов бурных
Брызги хлестали; пылал он добыть между смертными славы,
Храбрый Пелид, и в крови обагрял необорные руки.

– Я буду достоин славы предка, – отвечает Александр. – Нет, я её превзойду! Вот только найдётся ли для меня поэт, сравнимый с Гомером?

Они тоже любят читать наизусть Гомера.

И наверное, как и те двое, давно ставшие бесплотными тенями на асфоделевых полях Аида, они сейчас гадают, будет ли завтрашний бой похож на воспетые Гомером.

В такие минуты мне жаль, что я не умею разговаривать – сколько всего я бы мог рассказать Александру! Но, может быть, и не стоит об этом жалеть – никакие рассказы не заменят опыта, который каждый должен приобрести сам. Но зато я могу помочь ему своим собственным опытом и умением. Я ведь давно уже не тот горячий молодой жеребец, сломя голову бросающийся на врага.

Они сидят рядышком, юные и бессмертные – по крайней мере, на эту ночь их бессмертия хватит, – уверенные, что завтрашний первый бой не станет для них последним. И я сделаю всё, что в моих силах, чтобы это было так. Для меня ведь это будет уже не первый бой, а …какой же он будет по счёту?

Впрочем, я всё равно не умею считать.

@темы: Античность, Моё творчество, Моё творчество - АМ, Древняя Греция, Александр Македонский, Александр Великий

---

ФБ-2016. Fandom Antiquity. Вечер в Митилене

Название: Вечер в Митилене
Автор: КаМея
Бета:  Katenike,  Fekolka и  Remi Lark
Размер:, мини, 3176 слов
Пейринг/Персонажи: Аристотель, Каллисфен, Теофраст, рабы Аристотеля
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: R— NC-17
Краткое содержание: Аристотель получает предложение, от которого не может отказаться, а Каллисфен слышит то, что ему совсем не нравится
Примечание/Предупреждения: Сомнительное согласие

День клонился к закату. Длинные тени легли на узкие улочки Митилены, а там, где лучи заходящего солнца ещё освещали стены домов, побелённая штукатурка сияла не хуже пентеликонского мрамора. Но хотя до темноты ещё оставалось время, Каллисфен спешил домой, подгоняемый обидой и злостью. Воистину прав был Эзоп, назвав язык худшим из бедствий человеческих! Гнусные льстецы заискивают перед дядей, заверяя его, какая-де честь для их города, что ученик великого Платона избрал его своим пристанищем, а за глаза…

Задумавшись, Каллисфен поскользнулся на рыбьих потрохах, чуть не упал, выругался и далее шёл, внимательнее глядя под ноги. Маленькое происшествие напомнило ему, что к обеду будет скорпена с диким луком, запечённая в молоке, но даже предвкушение лакомого блюда не убавило накипевшего раздражения – не только на злоязыких митиленцев, но и на самого Аристотеля. Отчасти, думал Каллисфен, дядя сам даёт повод для сплетен своим пристрастием к роскоши. Не говоря уж об этом масле, будь оно проклято, чего стоят и затейливая причёска с завитками, прикрывающими некрасивый высокий лоб, и унизанные перстнями пальцы, и вычурная обувь! А благовония – которые, между прочим, ценятся на вес золота! А наряды!

И Пифиаде дядя позволяет совсем уж возмутительную роскошь. Нет бы жениться на достойной эллинке из хорошего рода – взял племянницу выбившегося в тираны евнуха. Приданое тот, правда, дал богатое, но надолго ли хватит его при расточительности Пифиады, привыкшей к азиатской роскоши и изнеженности? Всего несколько дней назад Аристотель подарил ей хитон из прозрачной косской ткани в цену хорошего раба! Да и выйти в таком прилично разве что гетере. Впрочем, болезненная Пифиада почти не выходит из дома, не во всякий праздник даже; зато как на праздник наряжается по несколько раз в день. Каллисфену вспомнилась язвительная сатира Семонида Аморгосского о дурных жёнах, произошедших от разных скверных животных: свиньи, обезьяны, лисы, осла. Пифиада явно вела свой род от длинногривой щеголихи-кобылы:

Иная род ведёт от пышного коня:
Заботы, чёрный труд – ей это не под стать.
Коснуться мельницы, взять в руки решето,
Куда там! – труд велик из дому выместь сор.
К печи подсесть – ни-ни! – от копоти бежит.
Насильно мил ей муж. Привычку завела
Купаться дважды в день и трижды, коль досуг.
А умащениям – ни меры, ни числа.
Распустит локонов гривастую волну,
Цветами обовьёт и ходит целый день.
Пожалуй, зрелище прекрасное – жена,
Как эта, для иных, для мужа – сущий бич!
Конечно, если он не царь или богач,
Чтоб тешиться такой ненужной мишурой.

Сейчас, конечно, не времена Семонида, чтобы хозяйка сама молола зерно или подметала пол, но ведь Пифиада и рабыням своим не позволяет ничего делать по дому – она-де не потерпит, чтобы за ней ухаживали огрубевшими от работы руками! Вот и бездельничают две дармоедки – будто одной недостаточно – Олимпия сооружает Пифиаде замысловатые причёски и несколько раз в день растирает госпожу благовониями, а Амбракида занимается нарядами: чуть не каждый день перетряхивает и проветривает в саду содержимое многочисленных сундуков, а потом перекладывает ароматными травами, чтобы не завелась моль, не попортили мыши.

Как раз этим рабыня и заканчивала заниматься, когда Каллисфен вошёл в ворота. Хитоны и химатионы были уже убраны, и Амбракида, видимо, позвала Пиррея, чтобы отнести сундук в гинекей, да решила заодно воспользоваться свободным временем – всё равно ей до самой ночи, когда понадобится помочь госпоже приготовиться ко сну, нечего будет делать. И теперь лентяйка стояла на коленях перед Пирреем и щедро награждала его теми ласками, которые Геба дарила Гераклу в их первые ночи, пока соблюдала обет девственности. Руками она ласкала свои небольшие крепкие груди, а Пиррей, раскрасневшийся и пыхтящий, запустил руки в её искусно заплетённые косы – стричь бездельниц Пифиада тоже не позволяла, не желая, чтобы её окружали «мужеподобные образины».

Каллисфен предстал перед любовниками как раз в тот момент, когда Пиррей, хрюкнув, как забирающийся на свиноматку хряк, достиг вершины наслаждения и излился. Увидев племянника хозяина, он покраснел ещё сильнее, едва не под цвет своих огненных волос, и оттолкнул от себя подругу. Амбракида, выпустив его фаллос изо рта, резво вскочила, поперхнулась и закашлялась; семя потекло по её подбородку и закапало на грудь.

– Никчёмные бездельники! – рявкнул Каллисфен. – Разве вам больше нечем заняться, кроме как лизаться друг с другом?!

– Господин, я как раз закончила с одеждой хозяйки, – испуганно затараторила Амбракида, – нужно было успеть до темноты, а теперь я ей до ночи не понадоблюсь, и я ведь не отдавалась Пиррею, а только приласкала немножко, не гневайся, господин!

– Амбракида попросила меня отнести сундук, вот я и… – Пиррей замялся, уткнувшись взглядом в отработавший фаллос. Раб был куплен у сидонского торговца пурпуром и некогда подвергся безобразной варварской процедуре обрезания. При виде позорно голой красной головки, ещё блестящей от слюны, Каллисфен вконец рассердился:

– Так бери его и убирайся к воронам!

Раб поспешно схватил сундук и скрылся во внутренних покоях.

Каллисфен перевёл взгляд на Амбракиду. Девушка стояла перед ним в спущенной до пояса эксомиде, кожа её, то ли от вечерней прохлады, то ли от страха, покрылась мурашками, груди, на которых подсыхало семя Пиррея, напряглись так, что соски стали похожи на спелые ягоды. С Каллисфеном не раз бывало, что гнев перерастал в нем в вожделение, и сейчас это произошло в очередной раз.

– Если тебе нечего делать, – сказал он, распустив химатион и задирая подол хитона, – доставь такое же удовольствие своему господину.

– Но, хозяин… – растерянно моргая, пролепетала Амбракида. Любимица Пифиады не привыкла к подобному обращению.

– Ты меня слышала? И разденься совсем!

Амбракида развязала плетёный поясок, позволив эксомиде сползти к ногам, и опустилась перед Каллисфеном на колени, обхватив руками его ягодицы. Пока кончик языка играл с крайней плотью, дразня и поддевая, пальцы девушки тискали рыхлые, обложившиеся жирком полушария хозяйского зада. Она явно старалась изо всех сил, но никак не могла достичь результата: фаллос Каллисфена по-прежнему висел, как выстиранная тряпица.

– Кончай мять мой зад, ты не тесто месишь! И возьми фаллос как следует, на пирреевом ты лакедемонский военный пеан играла, а на моём – погребальную песнь!

Амбракида принялась усердно елозить губами по фаллосу, то забирая его в рот насколько возможно, то соскальзывая к самой головке. Наконец её старания увенчались успехом: вялая плоть стала оживать, налилась силой и уставилась вперёд, как взятое наизготовку копьё.

– Наконец-то, – буркнул Каллисфен, – а теперь встань и наклонись, я хочу взять тебя полностью.

– Господин! – ахнула девушка. Глаза её наполнились слезами. – Умоляю тебя…

– Делай, что велено, бездельница, не то прикажу выпороть! Пусть хоть какой-то прок от тебя будет!

Приказать выпороть Амбракиду Каллисфен, конечно, не мог – она принадлежала не ему, а Аристотелю, – и девушка медлила. Разъярённый Каллисфен схватил её за растрепавшиеся косы и рывком поставил на ноги. Амбракида вскрикнула от боли.

– Замолчи, дрянь! – Каллисфен не терпел, когда его любовники и любовницы кричали во время соития.

Закусив губу, Амбракида покорно нагнулась. Она была слишком худой на вкус Каллисфена: ни капли жира, цепочка выступивших позвонков – «Как будто дядя её плохо кормит», с раздражением подумал он, – маленькие груди и крепкие яблочки ягодиц, уместившиеся в ладонях. От неё пахло благовониями, и Каллисфен с сожалением вспомнил о законе мудрого Солона, запретившего рабам умащаться маслом. Впрочем, щель есть щель, решил он и запустил руку между ног девушки. Пальцы лишь слегка увлажнились: Амбракида не успела толком возбудиться во время любовных игр с Пирреем. Лоно её было гладким, и хотя Каллисфену не понравилось, что рабыня выщипывает волосы, будто благородная госпожа, это было лучше, чем тыкаться фаллосом в щётку непривилегированных рабынь, не имевших времени для ухода за собой. Но вот нижние губы были несоразмерно большими и некрасиво торчали из-под верхних, будто расплющенные лепёшки. Каллисфен раздвинул было ягодицы девушки и примерился к аккуратной дырочке, но подумал, что Амбракида ведь не готовилась, а месить навоз у него не было никакого желания. Его уже трясло от нетерпения, и он, поплевав на ладонь и наспех размазав слюну по фаллосу, вошёл в тесное нутро.

Смазки было мало, а не желавшая соития Амбракида была слишком напряжена, хоть и старалась быть покорной. Каллисфен зло долбился в неё, заставляя девушку жалобно стонать, потом, не выдержав, прошипел: «Шевелись, ленивица» и сильно дёрнул её за ухо. Амбракида всхлипнула и усерднее заработала бёдрами, стараясь попадать в такт его движений. Наконец Каллисфен добрался до вершины наслаждения – увы, отнюдь не Олимпа, а его излияние никак нельзя было сравнить с буйным разливом разгневанного Скамандра.

– Даже для такого простого дела ты не годишься, неумёха, – проворчал Каллисфен. Амбракида, лепеча извинения, дрожащими руками подобрала эксомиду.

– Дай сюда, – Каллисфен обтёр фаллос и сунул эксомиду обратно в руки девушке. Та накинула одежду и ещё непослушными пальцами пыталась завязать пояс, когда в сад вышел Аристотель.

– Ты уже вернулся? – удивился он, увидев племянника. – И сразу решил отдать дань Приапу?

– Я застал её ублажающей Пиррея и решил: пусть сделает хоть что-то полезное.

– Дети, которых она может родить от Пиррея, тоже будут полезны в хозяйстве, – возразил Аристотель и тут заметил заплаканные глаза и распухшие искусанные губы Амбракиды. – Покажи-ка, – он приподнял подол её эксомиды и, нахмурившись, осмотрел ссадины на бёдрах. – Ступай, я пришлю тебе мазь. И скажи Тихону, чтобы подавал обед.

Амбракида, облегчённо вздохнув, поплелась в дом. Аристотель недовольно продолжал:

– Ты повредил ей кожу. Если тебе нравится грубость в афродитиных играх, разве мало в городе порне, согласных на всё за пару оболов?

– И поделом бездельнице. Давно пора её наказать.

– Амбракида – работящая и послушная девушка, и Пифиада довольна, в каком порядке она содержит её наряды. Сам же вечно призываешь меня к бережливости, а потом дурно обращаешься с рабами. Но довольно об этом, пора обедать, Теофраст уже здесь. Кроме того, у меня есть важная новость, и я спешу ею с тобой поделиться.

Каллисфен, в общем-то, признавал, что Амбракида не так уж виновата в том, что в доме для неё недостаточно работы. Это всё дядя, с его любовью к роскоши, позволяет благоденствовать дармоедам. Но ничего, после того, как Аристотель узнает, какие сплетни ходят о нём по Митилене, он, наконец, должен озаботиться подобающей философу умеренностью.

– У меня тоже есть новость, и я уверен, она заставит тебя многое переменить, – ответил Каллисфен, направляясь следом за Аристотелем в дом.



Скорпена пахла божественно, но хотя Каллисфен и был большим любителем вкусно поесть, да вдобавок изрядно проголодался за день, сегодня аромат кушанья лишь в очередной раз напомнил ему о расточительности дяди. Он без особого удовольствия принялся за еду, хмуро бросив Теофрасту: «Радуйся, Тиртам!» Прозвища, данного дядей любимому ученику, Каллисфен не одобрял. Богоречивый! Как бы не обиделись завистливые боги на такое сравнение…

– Новость, о которой я тебе говорил, – сказал Аристотель, обмакивая лепёшку в соус, – это приглашение от Филиппа, басилевса Македонии. Ему нужен наставник для сына, Александра, и Гермий присоветовал меня.

– Погоди, – удивился Каллисфен. – Сын Филиппа ещё совсем ребёнок, насколько я помню?

– Ему тринадцать.

– Тринадцать?! – ахнул Каллисфен и, уже не владея собой, разразился гневной тирадой: – Кем тебя считает Гермий – школьным учителем?! Конечно, чего ждать от евнуха, кроме раболепия перед владыками! Или он хочет обеспечить тебя доходным ремеслом, чтобы ты мог удовлетворять прихоти его изнеженной племянницы, которая даже сыновей тебе родить не может!

Теофраст, обсасывавший плавник скорпены, замер от удивления. Аристотель укоризненно покачал головой:

– Что с тобой сегодня? Гермий и Пифиада и твои родственники, будь добр относиться к ним с почтением. И не вина Пифиады, что боги не дали ей крепкого здоровья.

– А Гермий и Филипп отнеслись к тебе с почтением, когда предложили нянчиться с мальчишкой?

– Мальчишками. Вместе с Александром будут учиться и сыновья знатных македонян. Иначе какой будет прок от самого мудрого правителя, если его советниками станут невежды?

– Так и есть – школьный учитель! Постой, ты сказал – будут? Так ты согласился?

– Конечно. Разве воспитать хорошего правителя – не лучшее, что может совершить философ?

– Но ребёнок… Отчего не подождать несколько лет, пока он не станет юношей?

– Детская душа ещё не оформлена, она податлива, как глина, можно лепить её по своему разумению. Не хочу повторить ошибку Платона c Дионисием.

– Но ведь уйдут годы!

– Как же иначе? Чтобы дождаться плодов от саженца, нужно долго его выращивать.

– А если попадётся пустоцвет? Вдруг сын Филиппа окажется глупцом? Трудно судить об уме ребёнка. Можно предполагать, что выйдет из юноши, но ведь даже великий Платон ошибся в Дионисии, хотя тот был уже зрелым мужем.

– Филипп немало пишет об уме Александра.

– Почти любой отец рад хвалиться сыном, даже если тот и не заслуживает похвал. Глаза родителей часто бывают слепы.

– Филипп не ограничивается голословными похвалами, приводит и доказательства: рассказывает, например, как Александр укротил коня, с которым никто не мог справиться.

– Не сомневаюсь, что знатный македонянин умеет ездить верхом, – язвительно рассмеялся Каллисфен. – Ещё Фукидид называл македонскую конницу лучшей в Элладе, а уж он-то видел её в деле!

– Однако же никто из этих прекрасных конников не совладал с тем жеребцом, тогда как мальчику Александру это удалось.

– Ладно, пусть так. Только с чего ты решил, дядя, что из хорошего наездника непременно должен получиться хороший философ?

– Я вовсе не утверждаю этого наверняка, я всего лишь говорю, что если мальчик сумел превзойти взрослых, это свидетельствует о его уме.

– Но как определить степень развития ума филиппова сына, даже не видя его?

– Только увидев. И если окажется, что Филипп преувеличил достоинства сына – что ж, не станет ведь он принуждать меня стать его учителем.

– Дядя, поехать в Македонию – не то, что сходить в лавку и уйти, ничего не купив, если товар показался плох!

– Наследник македонской диадемы – не товар, а возможность воспитать достойного правителя стоит риска неоправданной поездки. Впрочем, не такой уж неоправданной: если македонский басилеид и не стоит того, чтобы его обучать, то Македония уж точно стоит того, чтобы её изучать. И не ты ли как-то сказал, что Митилена слишком мала для меня?

– Мала, но ведь и Пелла не намного больше. Твоё место в Афинах!

– Что ж, Филипп должен щедро заплатить за обучение сына, этого должно хватить на устройство школы.

– Но как её устроить, ведь ты не сможешь купить землю в Афинах, разве что тебе пожалуют гражданство?

– Простак, – усмехнулся до сих пор молча смаковавший обед Теофраст. – Через подставное лицо, как делают метеки.

– Да, придётся так и поступить, – согласился Аристотель. – Но сейчас рано говорить об Афинах. Каллисфен, я не принуждаю тебя ехать со мной, но советую это сделать. Митилена мала и для тебя, и в этом, я полагаю, кроется причина твоей раздражительности. Да и влажность морского воздуха нехороша для тучных людей.

Не любивший упоминания о своей полноте Каллисфен мрачно уставился в блюдо с рыбой. Теофраст заговорил снова:

– В самом деле, отчего бы тебе не поехать? Может быть, напишешь в дополнение к своей «Греческой истории» ещё и «Македонскую»? При македонском дворе творили многие выдающиеся умы. Вот Еврипид сочинил там «Вакханок», лучшую свою вещь, возможно, и к тебе снизойдут Музы?

– А потом его съели собаки, – проворчал Каллисфен.

– Это всего лишь глупые сплетни, – возразил Аристотель.

– Да, о сплетнях, – снова начал злиться Каллисфен. – Помнишь, я собирался сказать тебе нечто важное? Так вот что я услышал сегодня от Ликона, и явно не он сочинитель этой гадости, она уже гуляла по городу, – что масло, ванны из которого ты принимаешь, ты якобы затем продаёшь!

– Ванны помогают при моей желудочной болезни, – пожал плечами Аристотель, с удовольствием обсасывая хвост скорпены, – а что до якобы продажи масла – в следующий раз спроси у Ликона имена тех, кому я его продавал. Ручаюсь, он не назовёт ни одного.

– И ты так спокойно относишься к тому, что люди, восхваляющие тебя, за глаза говорят о тебе всякие гадости?! – вскричал Каллисфен, едва не подскочив на стуле.

Аристотель кончил обсасывать рыбий хвост, бросил его на пол и только тогда ответил:

– За глаза пусть хоть бьют.

– Право, дядя, ты слишком терпелив!

– Избыток моего терпения восполняет недостаток твоего. Философу следует быть более сдержанным.

– И умеренным в роскоши! – Каллисфен сердито уставился на сияющие кровавыми огнями гранаты и отсвечивающую небесной голубизной бирюзу в дядиных перстнях. Одет Аристотель был, можно сказать, просто: красный хитон с белым узором в виде морских волн по подолу, подпоясанный серебряным поясом и заколотый на плечах серебряными же пряжками. Гостей сегодня не приглашали, а Теофраст был уже своим человеком в доме.

– Не стоит путать достаток с роскошью. Красиво одеваться и вкусно есть, если средства это позволяют – не значит проявлять неумеренность. Или ты считаешь, что философ должен питаться одной ячменной кашей и солёной рыбой и носить домотканое?

– Да откуда взять домотканое – ни прясть, ни ткать воспитанная по азиатскому обычаю Пифиада всё равно не умеет!

– И я согласен с этим обычаем, хоть и не одобряю варварских нравов. Пора и эллинам позабыть отжившие порядки – сейчас не гомеровские времена, чтобы хозяйка богатого дома сама трудилась.

– Нечему эллинам учиться у варваров! Когда возьму жену, не позволю ей бездельничать – женщины от скуки делаются распутными. Но вернёмся к умеренности. И в ней нужна мера – киник Диоген в своём пифосе и с единственной глиняной чашкой в качестве домашней утвари…

– Твои сведения устарели, – перебил Теофраст. – Диоген разбил свою чашку, когда увидел у ручья мальчика, пьющего из горсти.

– Тем более, показная нищета не лучше показной роскоши. Но как сможет философ постичь истину, если он, словно женщина или варвар, украшается тряпками и побрякушками? Сократ ходил босиком и в залатанном хитоне…

– А Эмпедокл – в пурпурном химатионе и золочёных сандалиях, – возразил Аристотель. – Видно, невысокого ты мнения о человеческом разуме, если считаешь, что тряпки и побрякушки могут помешать ему, как ты говоришь, постичь истину. И уж точно ни философ, и никто другой не сможет заниматься своим делом, если будет целыми днями бегать по городу, словно пёс, и собирать нелепые слухи.

– И лучше бы тебе вспоминать об умеренности, когда садишься за стол. Расстройство желудка определённо не способствует постижению истины, – с усмешкой добавил Теофраст, сделав ударение на последних словах.

– А тебе было бы лучше называться Змеиноречивым! – вскипел Каллисфен и выбежал вон, даже не сполоснув рук.

– Как бы и впрямь у него не случилось несварение, – заметил Аристотель, взглянув на почти пустое блюдо. – Съел один едва не больше нас двоих, и спор ему не помеха.

– Не в первый же раз, да и не в последний, – отмахнулся Теофраст. – Но можно ли так огорчаться из-за каких-то слухов! Быть может, философия и не средство от всех бед, но от пустяковых обид нет лучше лекарства.

– Каллисфену, увы, не достаёт трезвомыслия. Он хоть и прекрасный оратор, но человек неумный, слишком легковерный и увлекающийся.

– Однако же он весьма благонравный молодой человек. Пока другие в его возрасте играют в кости и всячески повесничают, он пишет исторический труд.

– Которому далеко до Геродота и Фукидида.

– Всё равно так лучше, чем безобразничать, как водится у молодёжи. Тебе ведь самому случилось промотать имущество и жить продажей лекарств – что тут хорошего?

– Хорошего ничего, но если молодой человек промотается, он к зрелости успеет сколотить новое состояние, как я, а у зрелого может и не хватить сил, а если хватит, он потратит лучшие годы.

– Но если уж человек не гуляет в юности…

– Может в зрелости наверстать упущенное и натворить куда худших безумств. Недостатки, свойственные возрасту, редко приносят беду. К примеру, для младенца естественно, что он не может ни ходить, ни говорить, ни есть твёрдую пищу, испражняется и мочится под себя, – а что бы ты сказал о взрослом в подобном состоянии?

– Что Атропос уже приготовила ножницы.

– Верно. Пусть юноша играет, пьёт, распутничает – это пройдёт со временем. Оттого Каллисфен меня беспокоит, что ведёт себя несвойственно возрасту. Боюсь, добром это не кончится…

– Кто знает… Туманно будущее и ведомо лишь богам, да будут они к нам благосклонны.

– Да будет так. Однако мы заспорились, уже совсем поздно, – Аристотель хлопнул в ладоши. Вошёл раб Тихон с ойнохоей, тазом и полотенцами; Аристотель и Теофраст вымыли испачканные рыбой руки. Тихон унёс принадлежности для мытья и вернулся с двумя канфарами, кратером с водой и амфорой родосского. Хорошо зная вкусы и хозяина, и гостя, он разбавил вино: пять частей воды к двум вина – Теофрасту, и пять к одной – Аристотелю.

– Человеческая природа многообразна и изменчива, – задумчиво сказал Теофраст, отпив глоток вина. – Быть может, для Каллисфена серьёзность не по возрасту станет благом, а не злом.

– Да услышат тебя боги, – ответил Аристотель, но, судя по его печальному тону, он не слишком-то в это верил. Когда Тихон, проводив гостя, вернулся, чтобы убрать со стола и подмести объедки, он всё ещё сидел, облокотясь на стол и задумчиво глядя на огоньки трёхфитильного лампиона.

@темы: Античность, Моё творчество, Моё творчество - АМ, Древняя Греция

---

ФБ-2016. Fandom Marvel. Неглубокая могила

Раз никто не захотел убивать Эрика или хотя бы отмудохать пьяными коллегами по заводу (да, это были мои заявки), пришлось самой Ну не верю, что с ТАКИМ ЛИЦОМ (см. ссылку на имени) он ещё мстить собирался. С таким лицом только в ближайшем пруду топиться. Я бы и утопила. Но за то, что это зарёванное чмо ещё посмело называть себя Магнето, я его удавила и падальщикам скормила. Заодно и одноногих собачек.

Название: Неглубокая могила
Автор: КаМея
Бета:  Фло,
Размер: драббл, 974 слова
Пейринг/Персонажи: Логан, Чарлз Ксавьер, Эрик Леншерр, Магда, Нина, Хэнк, Курт
Категория: джен
Жанр: драма, ангст и чёрный юмор
Рейтинг: R – NC-17
Канон: мувиверс, «Люди Икс: Апокалипсис»
Краткое содержание: Похоронив жену и дочь, Эрик повесился. На той самой верёвке, которой его вязать собирались.
Примечание/Предупреждения: AU, смерть основного персонажа, смерть второстепенных персонажей, графичное описание трупов

– Твою мать, тёзка, – вздохнул Логан. – Что ж ты натворила…
Росомаха перестала хрустеть детской ручкой и сердито уставилась на него исподлобья. «Глубже закапывать надо было», – прочёл Логан в угрюмых маленьких глазках. Или ему так показалось. Хищница просто наткнулась на плохо припрятанное мясо и с удовольствием им полакомилась, нисколько не интересуясь, кем это мясо было при жизни.
Нежное мясо Нины пришлась ей особенно по вкусу: останки девочки были рассованы – чтобы не добрались лисы, примерно дюжине которых пришлось довольствоваться телами полицейских – по трём ближайшим деревьям. Полуобглоданный череп щербато – двух верхних зубов не хватало – скалился в развилке молодой сосенки. За левым ухом – то есть, за тем местом, где раньше было ухо – ещё болталась чудом уцелевшая косичка с вылинявшей красной ленточкой. Рука и какие-то бесформенные куски плоти были пристроены в ветвях стоящей на пригорке берёзы, а лопатка с несколькими рёбрами белела на соседней. Тазовые и бедренные кости, обглоданные почти дочиста, валялись в нескольких шагах от могилы. За тело Магды росомаха пока не принималась: в разрытой яме, над которой кружили тучи жирных синих мух, виднелось только плечо, обгрызенное каким-то хищником помельче, кажется, хорьком – Логан не мог сказать точно, так как тошнотворный смрад разложения, висевший над поляной, заглушал все остальные запахи. Когда Логан заглянул в яму, оттуда порскнуло в разные стороны десятка полтора мышей.
Профессор говорил, что Магда была похожа на него. Брови точно были похожи, а остальное грызуны успели попортить достаточно, чтобы исключить возможность сравнения.
– Ну кто так хоронит, мудила косорукий, – укоризненно сказал Росомаха Эрику, чуть покачивавшемуся на толстом суку могучей старой осины. – Яму едва по колено вырыл. Или тебя на твоём заводе руками работать так и не научили?
Налетевший порыв ветра качнул труп сильнее, словно тот соглашался с Логаном. Пристроившаяся на плече Леншерра ворона взлетела, негодующе каркнув. Листья осины возмущённо затрепетали. Вонь стала совершенно нестерпимой. Росомаха плюнул и полез в карман за сигарой.
– А сам что, утопиться не мог? – продолжал он, затягиваясь. – Тут озеро в ста шагах. И концы бы в воду. А теперь что я Чаку скажу? Мало ты ему крови попортил, гад!
Логан затушил окурок о ладонь и сердито пнул ногой сук, которым Эрик так неудачно вырыл могилу. Маленькая лисичка в облезлой летней шубе, усердно трудившаяся над вторым подбородком лежавшего навзничь толстого полицейского, испуганно шарахнулась в заросли. Логан шуганул от тел её товарок и повернулся к росомахе, догрызавшей Нинину руку.
– Отдай, тёзка. Мало тебе еды в лесу?
Росомаха злобно зашипела, не выпуская из зубов добычу. Логан шагнул вперёд, и хищница, так и не расставшись со своим трофеем, бросилась в лес.
– Ладно, она ж зверьё любила, – пробормотал под нос Логан. – А Леншерра сниму да закопаю по-тихому, и скажу Чаку, что не нашёл. Авось он мне в голову не полезет, – и полез на осину.
Себе место Эрик выбрал получше, чем жене и дочери – звери до него не добрались. Добрались птицы, склевавшие глаза и кончик носа, зияющий развороченными ноздрями, и распухший язык, вывалившийся из полураскрытого рта. Добрались мухи – в пустых глазницах кишели крупные опарыши. И добрался жестокий июльский зной – тело почернело и распухло, кожа местами лопнула, обнажив сероватое мясо, из разрывов сочилась мутная жидкость. Леншерр был гол по пояс – Логан вспомнил, что видел в могильной яме клетчатую ткань. Лица покойным прикрыл, наверное. А камнями завалить, чтоб зверьё не достало, не сообразил, мрачно подумал Росомаха и, выпустив указательный коготь, чиркнул по верёвке.
Тело тяжело шмякнулось о землю, и полусгнившая плоть косо лопнула на раздувшемся животе. В разрыв тут же начали выпячиваться раздутые газами почерневшие кишки. Логан разразился длинной матерной тирадой и, зажав нос, спрыгнул с дерева. И тут…
– Логан, ты нашёл Эрика? – раздалось в его голове.
– Чак, ты где? Уйди из моей головы! – задёргался Росомаха, пытаясь прикрыть тело Леншерра своей рубашкой. Но на всё её не хватало – наружу выглядывали то обклёванное птицами лицо, то вываливающиеся из лопнувшего живота органы.
– Мы идём за тобой, Хэнк меня несёт. Прости, что слежу за тобой таким образом, но я очень беспокоюсь… Господи, это… это…
– Уйди, а то наблюёшь у меня в голове, – буркнул Логан, чувствуя, как скручивает внутренности чужим рвотным позывом. – Он это. Повесился.
Ментальная связь оборвалась.
Росомаха успел собрать останки Нины и разобрался, наконец, с Эриком – рубашку оставил на внутренностях, а лицо закрыл лопухом, – когда на поляну вышел Хэнк в своём синем облике, неся на плечах бледно-зелёного как капустный лист Ксавьера. Почти такой же цвет лица приобрели вышедшие следом Скотт и Джин. Рейвен расплакалась, вцепившись в руку трясущегося Курта.
– Чак, мне, это… очень жаль, – вздохнул Логан. – Тебя, то есть, жаль.
– Прости, дружище, – Ксавьер закрыл лицо руками, – я пришёл слишком поздно…
– Надо сообщить властям, – сказал Хэнк. – У этих полицейских были родные, они должны знать правду. А Эрика с семьёй надо похоронить как положено.
– Идеалист мохнорылый, – проворчал Логан. – Кто тебе самого разыскиваемого мутанта хоронить как положено будет? В лабораторию сдадут на опыты.
– Я этого не допущу! – вскинулся профессор.
– А ты его что, в школьном саду похоронить собрался? – фыркнул Логан.
– Ммм, Чарлз, – замялся Хэнк, – я понимаю твою скорбь, но подобное совершенно недопустимо в санитарно-гигиеническом плане.
– Сделаем так, – заявил Логан. – О них, – он кивнул на тела полицейских, – сообщим властям, а Леншерра с семейством в лесу и закопаем и никому ничего не скажем. Якобы он со своими сбежал, пусть дальше ищут. А место я тут видел неподалёку красивое, им там хорошо будет.
Убитый горем Чарлз возражать не стал.
Могилу Логан выкопал под клёном на отлогом холме, с которого открывался красивый вид на озеро. Нарубил молодых деревьев и выложил аккуратный сруб, а сверху завалил камнями, чтоб не добрались падальщики. Кое-как справившийся с горем профессор сказал речь. И тут Рейвен пришла идея попросить Курта прочесть молитву:
– Его жена, наверное, была католичкой.
Идея оказалась не лучшей – Курт, ещё не оправившийся от потрясения, забормотал:
– И когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его… Ой, простите… Я нечаянно… Перепутал…
Ничего не перепутал, подумал Логан. Леншерр же всех предал: Чака, мутантов, себя самого. Хорошо хоть, мутанты не узнают, как кончил их бывший вождь, когда-то позвавший братьев и сестёр в новое завтра. Пусть думают, что он где-то скрывается и, быть может, однажды вернётся.

@темы: Люди Икс, Моё творчество, Моё творчество - X-men, X-men

---

ФБ-2016. Fandom Marvel. Искры металла

Название: Искры металла
Автор: КаМея
Бета:  Godric
Размер: мини, 1628 слов
Пейринг/Персонажи: Эрик Леншерр (Магнето), Рейвен Даркхолм (Мистика)
Категория: джен
Жанр: драма, экшн
Рейтинг: PG-13
Канон: мувиверс, «Люди Икс: Дни минувшего будущего»
Краткое содержание: Несколько изменённая сцена в Париже глазами Эрика

Толпа ахает громче, когда Эрик опускается на площадь у фонтана. Осторожные начинают пятиться назад, любопытные – проталкиваться вперёд, и вся человеческая масса приходит в движение, норовя выплеснуться за ограждения, как кипящий суп – через край кастрюли.
Найти Рейвен в этой сутолоке кажется невозможным, но не для Эрика. Есть один-единственный признак, отличающий Мистику от почти любого человека, в каком бы облике она ни была.
Испокон веков люди гордились умением обрабатывать металл. Считали, что с овладения им началась цивилизация. Нарекали именами металлов эпохи своей истории и культуры: медный век, бронзовый, железный, серебряный, золотой… Хотя, на самом-то деле, они только насиловали и корёжили металл, мастеря из него громоздкие повозки, неуклюжие инструменты, неудобное оружие – но мнили, что владеют им.
А ещё они обожали – и до сих пор обожают – обвешивать металлом себя. Первобытные люди, едва научившись плавить медь, жадно пихали её в нос, уши, губы, нанизывали на руки, ноги, шею – но какого только металла не носят на себе их цивилизованные потомки, высокомерно глядящие на своих диких предков!
Шпильки и заколки. Оправы очков. Серьги. Брекеты, коронки и пломбы. Кулоны, бусы, ожерелья. Броши. Пряжки. Значки. Цепочки. Булавки для галстуков. Пуговицы и заклёпки. Крючки бюстгальтеров. Браслеты. Запонки. Часы. Кольца и перстни. Молнии. Набойки, подковки, гвозди, вставки в обуви. Монеты, ключи, авторучки, зажигалки, перочинные ножи в карманах. Зонты и трости. Сумки, рюкзаки, портфели с металлическими замками, застёжками, пряжками, креплениями ремней, – а какие маникюрные арсеналы встречаются порой в дамских сумочках!
Однажды Эрик на спор с Чарлзом прошёлся по Бродвею с закрытыми глазами, ни разу не столкнувшись с прохожими – крупицы металла, носимые людьми, вспыхивали перед ним, как искры во тьме.
Только у Мистики не было этих живых искорок – имитируемые ею металлические аксессуары только на несовершенный человеческий взгляд были неотличимы от настоящих, а Эрику подруга временами казалась бесплотным призраком: её можно было видеть, слышать, касаться, но для главного его чувства – дара металлокинеза – она была недоступна.
По иронии судьбы, он сам научил Рейвен ходить в первозданной наготе.
Но теперь нагота обернётся против неё: в этой толпе не найдётся другого человека, на котором не будет ничего металлического.
Эрик призывно раскрывает ладонь, и в неё прыгает пуля, лежавшая на брусчатке. Крови немного: значит, Мистику лишь слегка задело, но это неважно. Она не уйдёт.
Короткий взмах рук – и металлические ограждения срываются с места, теснят людскую массу, сгоняют в плотную кучу и прижимают к стене. В толпе раздаются крики ужаса, но выбраться никто не пытается, кроме одного шустрого репортёра, лихо перескакивающего через ограждение, несмотря на тяжёлую камеру на плече. Эрик не препятствует: дар уже сказал ему, что это не Рейвен, а репортёр, отбежав шагов на двадцать и видя, что его не преследуют, останавливается и начинает снимать происходящее: ещё бы, такая сенсация! Эрик ему не мешает: пусть Homo sapiens видят, на что способен его народ.
– Стоять! – командует он. Толпа притихает. – Мне нужна только женщина-метаморф, до вас мне нет дела. Не вмешивайтесь – и уйдёте живыми, – и, отодвинув секцию ограждения, входит в мешанину жмущихся, пытающихся распластаться по стене людей.
Их не меньше сотни, и если навалятся всей массой – растопчут в лепёшку.
Только не навалятся.
Это просто стадо. Стадо легко может затоптать хищника – но, вспугнутое им, оно трусливо бежит, оставляя на растерзание слабых.
Так уже было.
Ярко, как наяву – так, что почти физически ощущается холодный дождь на лице и хлюпающая под ногами грязь, – Эрик вспоминает такую же покорную людскую массу, которую прикладами гнали по коридору из колючей проволоки. Тогда почти никто не пытался сопротивляться – только двое или трое бросились на конвоиров, предпочитая быструю смерть от пули. Остальные ещё на что-то надеялись.
Эрик тогда тоже надеялся…
Надежда – любимое словечко Чарлза. Смешная, нелепая иллюзия, мешающая видеть вещи в истинном свете. Чарлзу и самому её хватило ненадолго: когда Эрик увидел его – взлохмаченного, небритого, воняющего перегаром – решил сперва, что сошёл-таки с ума за десять лет в одиночке, хотя такое даже для галлюцинации было уже слишком.
Но теперь Эрик по другую сторону ограды…
Он отгоняет мучительное воспоминание и думает, что надежда порой всё же неплохо работает. Как сейчас: пойманные в ловушку люди надеются, что всё обойдётся. Что ж, на этот раз не зря.
Он сканирует людей раскрытыми ладонями, чувствуя, как вспыхивают в толпе тёплые искорки металла. Пуля кружится над головой, как спутник по орбите. Эрик полностью сконцентрирован на этих искрах: важно не только не упустить Рейвен, но и не проглядеть возможную опасность. В стаде может найтись кто-нибудь слишком храбрый или, наоборот, слишком испуганный, кто может попытаться напасть.
И находится: одна искра разгорается в тревожный яркий огонёк. Коренастый белобрысый парень с близко посаженными светлыми глазами, придающими его лицу хищное выражение, потихоньку вытаскивает из кармана складной нож. Круговое движение указательного пальца – и оружие, вывернувшись из руки владельца, вонзается ему в ладонь. Стоящие поблизости вскрикивают и подаются назад, но белобрысый только шипит от боли.
– Предупреждал же: без глупостей! – чеканит Эрик и указывает на проём в ограждении: – Убирайся! Те, кого я проверил, – кивает он стоящим рядом, – свободны.
Белобрысый пятится за ограждение, придерживая раненую руку здоровой; «проверенные» разбегаются, как вспугнутые тараканы. На лицах оставшихся к страху примешивается облегчение: кажется, в самом деле обойдётся. Люди с подозрением косятся друг на друга: уж не ты ли то странное существо, которое ищет этот страшный человек, если, конечно, он вообще человек…
Вперёд выталкивают отчаянно упирающуюся мулатку в красном костюме – в неё поначалу перевоплотилась Рейвен, прежде чем затеряться в толпе. Она в ужасе кричит:
– Это не я! Она в меня превратилась!
Эрик отмахивается от мулатки – она настоящая, слишком много металла: серьги, пуговицы, фотоаппарат, – и движется дальше.
Высоченная худая женщина с лошадиным лицом пытается спрятаться за спину своего спутника, но выходит плохо: не потому даже, что толстенький коротышка ниже почти на голову, а потому что он сам, в свою очередь, пытается спрятаться за неё. Они топчутся на месте, наваливаясь на стоящих позади, и их выпихивают вперёд, почти вплотную к Эрику. Женщина вдруг сдёргивает массивный браслет, протягивает дрожащей рукой:
– Возьмите… только отпустите нас… он старинный, золотой…
– Это латунь, – машинально отвечает Эрик и делает знак: свободны, но «лошадиная морда» останавливается как вкопанная, затем ужас в глазах сменяется яростью, и она, взвизгнув, изо всех сил ударяет коротышку браслетом по лицу:
– Лживый скупердяй!
Коротышка что-то бормочет, зажимая окровавленный нос, но его и «лошадиную морду» тут же выносят наружу очередные отпущенные Эриком люди.
Вдохновлённый примером, пробует откупиться холёный мужчина, нервно стягивая часы из золота высокой пробы:
– Они точно не фальшивые. Или вам нужны деньги? – и лезет за бумажником.
– Уберите ваше барахло! – раздражённо повышает голос Эрик. – Я пришёл не за ним, а за мутанткой-метаморфом. Если можете её показать – сделайте это, если нет – стойте смирно.
Люди подозрительно переглядываются, но больше никто не пытается ничего предпринять, и Эрик продолжает обследовать их.
Важный седогривый старик – осколок давно минувшей эпохи – единственный, кто держится с достоинством. Получив отмашку, он не торопится, и вовсе не потому, что уже не в состоянии бегать. И хотя он слишком осторожен, чтобы высказать это вслух, на его лице совершенно ясно написано: в моё время такого безобразия не бывало.
Дальше.
Ещё одна парочка: усатый курчавый брюнет в клетчатой куртке хоть и напуган до полусмерти – челюсть трясётся, лоб в испарине, – всё же пытается заслонить элегантную даму в белом пальто и шляпке, с дорогим обручальным кольцом на пальце. Но дама отодвигается, насколько позволяет толпа, и шипит сквозь зубы:
– Отойди от меня, тут полно репортёров, – и, едва получив свободу, бросается прочь со всех ног: перспектива оказаться в выпуске новостей в компании усатого брюнета страшит её явно больше, чем угрожающий незнакомец со сверхспособностями.
Дальше.
Женщина в красном плаще сияет металлом, как рождественская ёлка: тяжёлые узорные серьги, ожерелья спускаются на грудь несколькими рядами, пальцы унизаны кольцами, и даже отвороты плаща отделаны металлической фурнитурой. Девочка лет двух на её руках с любопытством таращится на летающую над головой Эрика пулю: она ещё не знает, что надо бояться. На ней тоже несколько ожерелий, в ушах – золотые серёжки, а ещё одну серьгу – цветок с изогнутыми острыми лепестками – Эрик обнаруживает в районе живота девочки. Он даже удивлённо прищуривается, но сомнения тут же рассеиваются: маленькая модница ухитрилась слопать мамино украшение.
Женщина крепко прижимает дочь к себе, с мольбой и ужасом глядя на Эрика: откуда ей знать, что не он главная опасность для девочки? Не то чтобы Эрику было до них дело, но… но одно крохотное усилие, совсем незаметное – и коварный цветок съёживается, скатываясь в безобидный шарик.
Остаётся ещё несколько человек, но Эрик уже знает, кто из них Мистика: старик в баварской шляпе. Пряжка на шляпе выглядит металлической, но именно что выглядит: Эрик её не чувствует. Отмахнувшись от последних оставшихся людей, он подходит к лже-старику вплотную:
– Кончай притворяться, Мистика. От меня не спрячешься.
– Не понимаю, о чём вы… Вы ошиблись…
– Я не мог ошибиться. На тебе нет металла.
Пуля прекращает вертеться вокруг головы Эрика и зависает над его ладонью. Рейвен принимает свой настоящий облик, который когда-то так восхищал Эрика. Восхищает и теперь: кажется, она никогда ещё не была так прекрасна – синие чешуйки блестят как драгоценности, янтарные глаза полны слёз, совершенные линии тела напоминают о наслаждении, которое Мистика так щедро ему дарила, – но Эрик гонит воспоминания прочь. Эта жертва необходима для выживания всей расы мутантов, и он сделает то, что должен. Война уже идёт, и потери неизбежны.
– Эрик… Пожалуйста, не надо…
– Прости меня, Мистика. Так нужно, чтобы спасти наш народ.
Он уже готов нанести смертельный удар, когда отчаяние в глазах Рейвен сменяется надеждой – да будь она проклята, надежда, – и взгляд её устремляется на что-то за спиной Эрика. Он оборачивается, но уже поздно: лапы Зверя смыкаются на шее.
Всё гениальное просто. Гениальный Хэнк тоже избавился от всего металлического, только не для того, чтобы спрятаться, а чтобы незаметно подобраться вплотную.
Их схватка длится недолго: вокруг достаточно металла, который может прийти на помощь своему повелителю. Декоративные птицы, украшающие фонтан, сковывают Зверя крыльями, но когда Эрик выбирается из воды, на площади остаются лишь упоённо снимающие небывалое репортёры, да подбегают несколько полицейских, которых он отбрасывает в сторону, как котят. Но Мистика исчезла. Некоторое время Эрик ещё мечется по близлежащим улицам, сканируя прохожих, испуганно шарахающихся от мокрого окровавленного человека, но все эти люди – настоящие. Искры металла вспыхивают на них, словно ехидно подмигивая, и впервые в жизни Эрику кажется, что металл смеётся над ним.

@темы: Люди Икс, Моё творчество, Моё творчество - X-men, X-men

---

ФБ-2016. Fandom Marvel. Точка взлёта

Название: Точка взлёта
Автор: КаМея
Бета: Неизвестен
Размер: драббл, 738 слов
Пейринг/Персонажи: Эрик Леншерр (Магнето)
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G – PG-13
Канон: мувиверс, «Люди Икс: Первый класс»
Краткое содержание: Как Эрик научился летать
Примечание/Предупреждения: Написано на заявку xmfcfest.diary.ru/p199431292.htm

Окровавленная монета звякает о пол и закатывается куда-то под обломки. Найти её и притянуть – дело секундное, но Эрик оставляет бывшее сокровище лежать, где лежит. Она больше не нужна ему. Дело сделано.
Лицо матери, озарённое свечами меноры, маячит перед ним в застилающей глаза пелене слёз – наверное, последних. Эрик смаргивает их с ресниц; родное лицо расплывается и тает; свечи гаснут.
Он опускает взгляд на труп врага у своих ног. Восемнадцать лет он ждал этого момента. Но ожидаемых радости и торжества нет: только пустое холодное спокойствие сменяет сжигавшую его все эти годы ярость. А ещё приходит чувство выполненного долга – долга перед человеческим родом. Эрик тоже вышел из него, но теперь он человеческому роду ничего не должен. Он никогда раньше не осознавал, каким тяжким грузом лежал на нём этот долг, но теперь словно гора с плеч свалилась.
Эрик достиг точки между злостью и умиротворением – окончательно и навсегда. Там – звенящая лёгкая пустота; однажды Эрик был совсем близок к ней – когда в первый раз коснулся заветной точки, но тогда это было лишь короткое прикосновение. Тогда от переполнявшей его силы и ощущения всемогущества показалось, что он вот-вот взлетит; в самом деле, если он может левитировать металлические предметы в магнитном поле, отчего за металл на одежде не поднять в воздух себя?
Поздно вечером, когда все уже спали, Эрик вышел на ту самую террасу и взобрался на каменный парапет. Посмотрел на смутно белеющую в сумерках антенну, вспоминая дневной триумф, сконцентрировался на магнитном поле, чувствуя, как оно пронизывает всё тело – и прыгнул, как в воду.
На какой-то миг ему удалось зависнуть в воздухе, но концентрации, достаточной, чтобы повернуть огромную антенну, не хватило на себя самого. Сила притяжения мягко, но неумолимо дёрнула Эрика вниз, распластав его на земле. Сделав ещё несколько неудачных попыток, ободрав руки и разбив колени, он отказался от затеи. Так быстро сдаваться было совсем не в его характере – собственно, он вообще не умел сдаваться, – просто, научившись лучше чувствовать свою силу, понял: ещё не время.
Пришло ли это время сейчас, Эрик даже не задумывается. Просто раскидывает руки, словно проводя пальцами по линиям магнитного поля, ощущает его надёжные – крепче материнских – объятия и едва замечает момент, когда ноги отделяются от пола. Сила притяжения всё ещё тянет вниз, но преодолеть её теперь, когда внутри так легко и пусто, совсем нетрудно. Только того пьянящего, захлёбывающегося – до слёз, до истерического хохота – восторга от упоения силой, какой Эрик испытал, повернув антенну, уже нет; есть лишь спокойное и уверенное принятие силы как чего-то само собой разумеющегося. В одном Чарлз был прав: злость только мешала. Истинное могущество родилось, когда умерла злость – вместе с Шоу.
Люди настоящей злости не заслуживают – они слишком ничтожны. Они суетятся там, вдалеке – Эрик чувствует это так, словно они не в нескольких милях, а рядом – на своих жалких скорлупках, разворачивают свои смешные пушчонки, – пусть. Эрик не будет им мешать, хотя теперь мог бы потопить обе эскадры как игрушечные кораблики. Но пусть Чарлз увидит и поймёт, наконец, как вероломны и подлы люди, за которых он всегда так страстно заступался. Пусть и остальные мутанты увидят это – и поймут, кто их настоящий враг.
В тесном отсеке негде пользоваться новообретённым умением; Эрик снова опускается на пол, который теперь будто сам покорно подставляется под ноги, и идёт наружу, таща за собой Шоу за металлические пуговицы. Он не стал бы издеваться над телом врага, но команда Шоу должна увидеть лидера мёртвым у ног торжествующего победителя.
Толстая наружная обшивка лопается, как яблочная кожура – теперь для этого не нужен свирепый рывок, достаточно короткого движения пальцев. Все поворачивают головы на скрежет металла и кто с ужасом, кто с отвращением смотрят на плывущий по воздуху труп Шоу. Когда тело падает на песок, все взгляды поднимаются на победителя, и всеобщее внимание неожиданно оказывается таким пьянящим и возбуждающим, что по коже пробегают мурашки и мелкие волоски поднимаются, как наэлектризованные. Вот оно, его предназначение, понимает Эрик – возвышаясь над братьями-мутантами, вести их на борьбу с людьми, на строительство нового будущего.
Магнитное поле нежно и ласково касается раскрытых ладоней, звенящим напряжением пронизывает тело. Эрик делает шаг вперёд – не в пустоту, нет, родная стихия держит его уверенно и надёжно, – и начинает свой первый настоящий полёт. Можно бы опуститься вниз вертикально, как на лифте, и вызывать нужные колебания магнитного поля можно и без помощи рук – это скорее привычка, оставшаяся от времени, когда он только овладевал силой, – но это слишком безыскусно и просто, и совсем не к лицу новому лидеру.
И Эрик отлого плывёт от борта «Каспартины», красуясь новым умением, будто высшее существо снисходит на землю, и на раскрытых обращённых вверх ладонях его будто покоится некое сокровенное знание.
– Братья и сёстры!

@темы: Люди Икс, Моё творчество, Моё творчество - X-men, X-men

---

Инициатива на РОИ о газонах

Идиотское бритьё газонов, конечно, давно пора прекратить. Когда вместо зелёного цветущего ковра плохо выбритая рыжая пизда, заваленная (как и тротуар) гниющей травой, это дико бесит. Сейчас в городе толком не увидишь ни цветка (кроме специально высаженных на клумбах), ни бабочки. Уничтожение зелени, которой в городе и так не хватает, и увеличение количества пыли — уже не тупо даже, а преступно. При этом безмозглые чинуши (у которых газоны, ессно, обихожены по всем правилам) с гордостью заявляют, что в этом году покос начат на две недели раньше — охуеть, какое достижение.
Голосовать

@темы: мир - фекало

---

Росомахе воздвигли статую

Несколько лет назад на Boomstarter был запущен проект: Железная статуя Росомахи, в который и я внесла свою скромную лепту.
И вот результат:


Москвичи могут полюбоваться когтистым в Измайловском Кремле

За наводку спасибо  garvet

В Обзоры:

[L]КаМея[/L] <a href="http://kamea.diary.ru/p210400643.htm">сообщает</a> об открытии статуи Росомахи

@темы: Люди Икс, Wolverine, Росомаха, Позитив, X-men

---

Найдите 10 отличий

В Обзоры:

[L]КаМея <a href="http://kamea.diary.ru/p210127737.htm">ищет отличия</a>[/L] между X-Men и ЗВ

@темы: Люди Икс, ЗВ, Веселое, Кино, X-men

---

Псто ненависти

Если раньше творческий процесс напоминал роды: трудно и больно, но в результате появляется новая жизнь, то теперь – запор: тужишься, тужишься, а на выходе – говно…
Сингер, Кинберг и Фассбендер, я вас ненавижу. Желаю вам такой же творческой импотенции, какая накрыла меня из-за вашего уёбищного выкидыша. Я на ФБ в трёх командах и вот уже скоро неделю пытаюсь произвести пару несчастных драбблов. И получающийся в результате высер мне решительно не нравится.
Куклу вуду на челлендж сделать, что ли? Я, конечно, материалист, но может самой полегчает?

@темы: кино-говно, злобное

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Тупые гугл-запросы жгут

Нашла вКонтактике:



Если бы я легла спать в 11, это точно было бы происшествие

Отличный стёб над выпилом одноногих собачек. Действительно, как такой популярный штамп забыли:


Походу Эрик их правда в лесу бросил, как Росомаха Кайлу. Однако, тенденция

Взято отсюда

В Обзоры:

[L]КаМея[/L] <a href="http://kamea.diary.ru/p209608788.htm">приносит</a>тупые гугл-запросы по Апокалипсису

@темы: Люди Икс, кино-говно, Веселое, Кино, Приколы, X-men

---

Те же яйца, только сбоку, или...

..."Дэдпул".

Сбоку и с рейтингом, только и всего. Первые минут 15-20 кажется ново и забавно, потом петросянство главгера начинает надоедать, а кроме него, ничего нового в фильме нет. Если исключить мат-кровь-кишки (крови, кстати, могли бы побольше подлить), останутся самые картонные-шаблонные клише супергеройщины: злой злодей обидел героя, герой пошёл мстить, нашёл вроде как союзника, драка-драка-драка, потом злодей крадёт женщину героя - fatal error, вы уже поняли, - БОЛЬШАЯ ДРАКА, хэппи-энд. Ну и карамельная лавстори, куда ж без неё. Вот если бы Ванесса, сняв маску, драпанула впереди собственного визга "Отъебись, урод" - было бы оригинально, ломать стереотипы так уж ломать Но увы...
Единственный интересный момент - когда Уэйд и Ванесса пародируют одноногих собачек, кому хуже.

@темы: Кино

---

Экспроприация волос Чарлза детально...

... или

Magneto was right

В Обзоры:

[L]КаМея[/L] <a href="http://kamea.diary.ru/p209396311.htm">продолжает</a> историю облысения Чарлза

@темы: Люди Икс, кино-говно, Веселое, Кино, X-men

---

Гражданка, раз 3-й. Новые впечатления.

Пятый фильм, на который я сходила больше 2х раз. Возможно, этого бы не произошло, если бы мне дали Икс-менов, но тем не менее. И теперь я понимаю, чем меня так привлёк этот не более чем добротный фильм. Он напоминает и начало эпохи кинокомиксов – знаменитую дилогию Сингера – и вершину жанра – нолановских «Бэтменов», где сосредотачивались на характерах и личных драмах персонажей, а не на масштабе побоища и бездумном наращивании мощи злодея. Это, конечно, не «Люди Икс 1, 2» и не «Бэтмены», но по сравнению с марвеловскими капустниками большой шаг вперёд по направлению к лучшим образцам жанра.
Называть его Гражданкой (наши прокатчики неожиданно выбрали более удачное «Противостояние») будет, пожалуй, неверно – конфликт слишком личный. И если в первый раз мне это не понравилось – личные мотивы героев уже надоели, и, как я говорила прежде, создаётся такое впечатление, что без личной заинтересованности в нынешнем кино никто и пальцем не пошевелит, - то на этот раз вполне зашло. Да, кстати, у Человека-Паука личных мотивов супергеройствовать не было, и его кредо «Если есть суперсилы, надо их использовать, иначе будешь в ответе за то, что не предотвратил» не по годам серьёзное и ответственное. (А если вспомнить, как начинал, пусть и не в этом фильме, Капитан Америка, который тоже мог бы дома сидеть, - не всё так плохо у героев с мотивацией). И если глобальный конфликт сведётся, как обычно, к тупому боданию со вселенским злом, которое так же вселенски глупо и позволит убить себя роялем в кустах – то не очень-то и хотелось. А тут злодей был обычный и не слишком-то впечатляющий (разве что финальная сцена с Пантерой хороша), однако сумел попасть обоим лидерам в больное место – и вот уже они сцепились не на жизнь, а на смерть, и могучая кучка рассыпалась, как карточный домик. Отличный способ показать уязвимость супергероев, не делая их тряпками и одноногими собачками – умеют же, если хотят.
Жаль обоих - и Кэпа, и ЖЧ; оба и правы, и неправы. Да, повесить Мстителям на шею этот договор 117 стран - значит, сделать их игрушкой в руках политиканов, но предложенная взамен анархия и партизанщина - тоже не лучший вариант. Да, должна быть какая-то ответственность - но перекладывание её на других и тотальный контроль тоже никуда не годятся. А пойти на компромисс не получается - слишком многое поставлено на карту. У Кэпа это Баки - единственный по-настоящему близкий человек в чужом мире, у ЖЧ, который едва ли не менее одинок, - команда, единственное, что у него есть стОящего и настоящего. Вообще после этого фильма я взглянула на ЖЧ под другим углом. Прежде он был мне совершенно безразличен - харизма Дауни-младшего на меня не действует от слова вообще, а тут было его жаль: сценаристы, склоняющиеся на сторону Кэпа, порой обходились с ним несправедливо. Особенно пожелание Наташи засунуть в задницу непомерное эго, да ещё в болезненный для Тони момент. Нет, конечно, эго имеется, и немаленькое, но старается ЖЧ ради команды. В своём стиле, конечно - за всех всё решить и сделать как всем лучше, не спрашивая, что все сами об этом думают, - но с благими же намерениями. Да, можно - и нужно - было напомнить ему, куда вымощена дорога благими намерениями, но не упрекать так жестоко.

Красавцы:

@темы: Кино