Желаю, чтобы все
... "мама!" Даррена Аронофски.
Единственный, кажется, режиссёр, умеющий снимать нормальный осмысленный артхаус, снова оправдал ожидания и даже превзошёл их. После неудачного "Ноя" я не рассчитывала на многое, но семейная драма, плавно перетекающая в религиозную притчу, удаётся ему гораздо лучше прямой экранизации религиозных текстов. "мама!" напоминает его же шедевральный "Фонтан", но если тот был умиротворяющей притчей о буддизме и прославлял вечный круговорот жизни, новый фильм — горькая христианская притча о бесконечной круговерти страдания. Соответственно различаются и представляющие религию пары: если брак Тома и Иззи — это гармоничный союз ярких самодостаточных личностей, то не случайно безымянные герои "мамы!" — эгоистичный писака, которому и хотелось бы сказать что-то вроде "Любите искусство в себе, а не себя в искусстве", да бесполезно, потому что тут без вопросов второй вариант, и одержимая домохозяйством самка, то кудахчущая над мужем, как наседка, то цепляющаяся за него, как испуганный ребёнок. Но не её в том вина: такой героиню создал муж-творец, воплотив идеальную мечту самца — молоденькая, мордашка-попка-сиськи, отличная хозяйка, на мужа не надышаться и шагу без него не ступить. Несмотря на обычную отстранённость режиссёра, симпатия его к героине заметна, выражаясь в движении камеры: фильм мы смотрим практически её глазами. Но ответственности за жестокость с ней творец не несёт: лишь поначалу он не может творить, задыхаясь в безвоздушном пространстве уютного мирка жены. Потом в этот мирок врывается боль, поначалу чужая, и даёт ему творческий импульс. Творец здесь садист, питающийся болью вампир, оправдывающийся тем, что это его работа, и начиная с показной благодарности жене, за которой кроется пустота и усталость, заканчивает гадкой сценой, в которой буквально вырывает из её груди любовь, чтобы оплодотворить новый мир, где цикл страдания начнётся вновь.
Несмотря на то, что в финале религиозная фантасмагория становится чересчур нарочитой, бьющей в лоб, обличение людей, с упоением загаживающих и ломающих божий дом, получается живым и ярким. Впрочем, люди тут не виноваты: творец специально создал их такими, чтобы черпать вдохновение в боли, он же и прощает им всё, чтобы гадили и зверствовали дальше и давали ему нужное вдохновение. Наверное, он позаботился и о том, чтобы люди, несмотря ни на что, поклонялись ему, а во всех своих бедах винили жену (первородный грех!): мы то и дело видим, как гости либо ни во что не ставят хозяйку, либо открыто её оскорбляют, а в финале толпа и вовсе пытается её растерзать, обвиняя в собственном преступлении. Единственный рыцарь, пытающийся ей помочь, тут же гибнет, причём случайно, от шальной пули: общество — которое правильнее назвать толпой — даже не задумываясь уничтожает тех, кто выделяется из него, то есть, из неё. Очень удачное, как по мне, развенчание лицемерного культа богородицы и обличение принижения женщины в христианстве.
... А создать настоящую любовь — не страсть самки и не слепое поклонение рабыни — чтобы находить в вдохновение в ней, а не в боли, как Иззи черпала вдохновение в Томе, творец у Аронофски не способен. И пусть "Ева" говорит, что только любовь способна объединить таких разных людей — настоящей любви в его мире нет. Есть только патологическая зависимость, которую так часто, увы, считают настоящей любовью, с одной стороны, и расчётливое либо бездумное использование — с другой. Вместо ясной гармонии "Фонтана" здесь мужское и женское, творческое и материнское начала бьются в неразрешимых противоречиях, не в силах вырваться из порочного круга, и женщина определённо проигрывает. Ужас без конца бесконечно разрешается ужасным концом, хотя вряд ли следовало для иллюстрации идеи "Как страшно жить!" нагнетать атмосферу хоррора, способную ввести зрителя в заблуждение.
Единственный, кажется, режиссёр, умеющий снимать нормальный осмысленный артхаус, снова оправдал ожидания и даже превзошёл их. После неудачного "Ноя" я не рассчитывала на многое, но семейная драма, плавно перетекающая в религиозную притчу, удаётся ему гораздо лучше прямой экранизации религиозных текстов. "мама!" напоминает его же шедевральный "Фонтан", но если тот был умиротворяющей притчей о буддизме и прославлял вечный круговорот жизни, новый фильм — горькая христианская притча о бесконечной круговерти страдания. Соответственно различаются и представляющие религию пары: если брак Тома и Иззи — это гармоничный союз ярких самодостаточных личностей, то не случайно безымянные герои "мамы!" — эгоистичный писака, которому и хотелось бы сказать что-то вроде "Любите искусство в себе, а не себя в искусстве", да бесполезно, потому что тут без вопросов второй вариант, и одержимая домохозяйством самка, то кудахчущая над мужем, как наседка, то цепляющаяся за него, как испуганный ребёнок. Но не её в том вина: такой героиню создал муж-творец, воплотив идеальную мечту самца — молоденькая, мордашка-попка-сиськи, отличная хозяйка, на мужа не надышаться и шагу без него не ступить. Несмотря на обычную отстранённость режиссёра, симпатия его к героине заметна, выражаясь в движении камеры: фильм мы смотрим практически её глазами. Но ответственности за жестокость с ней творец не несёт: лишь поначалу он не может творить, задыхаясь в безвоздушном пространстве уютного мирка жены. Потом в этот мирок врывается боль, поначалу чужая, и даёт ему творческий импульс. Творец здесь садист, питающийся болью вампир, оправдывающийся тем, что это его работа, и начиная с показной благодарности жене, за которой кроется пустота и усталость, заканчивает гадкой сценой, в которой буквально вырывает из её груди любовь, чтобы оплодотворить новый мир, где цикл страдания начнётся вновь.
Несмотря на то, что в финале религиозная фантасмагория становится чересчур нарочитой, бьющей в лоб, обличение людей, с упоением загаживающих и ломающих божий дом, получается живым и ярким. Впрочем, люди тут не виноваты: творец специально создал их такими, чтобы черпать вдохновение в боли, он же и прощает им всё, чтобы гадили и зверствовали дальше и давали ему нужное вдохновение. Наверное, он позаботился и о том, чтобы люди, несмотря ни на что, поклонялись ему, а во всех своих бедах винили жену (первородный грех!): мы то и дело видим, как гости либо ни во что не ставят хозяйку, либо открыто её оскорбляют, а в финале толпа и вовсе пытается её растерзать, обвиняя в собственном преступлении. Единственный рыцарь, пытающийся ей помочь, тут же гибнет, причём случайно, от шальной пули: общество — которое правильнее назвать толпой — даже не задумываясь уничтожает тех, кто выделяется из него, то есть, из неё. Очень удачное, как по мне, развенчание лицемерного культа богородицы и обличение принижения женщины в христианстве.
... А создать настоящую любовь — не страсть самки и не слепое поклонение рабыни — чтобы находить в вдохновение в ней, а не в боли, как Иззи черпала вдохновение в Томе, творец у Аронофски не способен. И пусть "Ева" говорит, что только любовь способна объединить таких разных людей — настоящей любви в его мире нет. Есть только патологическая зависимость, которую так часто, увы, считают настоящей любовью, с одной стороны, и расчётливое либо бездумное использование — с другой. Вместо ясной гармонии "Фонтана" здесь мужское и женское, творческое и материнское начала бьются в неразрешимых противоречиях, не в силах вырваться из порочного круга, и женщина определённо проигрывает. Ужас без конца бесконечно разрешается ужасным концом, хотя вряд ли следовало для иллюстрации идеи "Как страшно жить!" нагнетать атмосферу хоррора, способную ввести зрителя в заблуждение.
Был разбужен, умыт и накормлен листом садового колокольчика. Умял целиком. Эти листья он, как оказалось, обожает, даже больше огурцов и помидоров.
В кокетливо отставленной ручке только бычка не хватает 
